— А во что прикажете одеть вашего… отца вашего покойного батюшки?..
— Ах да… — Ольгерд Фердинандович задумался. — В чего одеть? Натурально, отставным гусаром. Постойте, какой цвет был у него на венгерке? Я вам сейчас скажу… Чи жёлтого, чи голубого? Нет, голубого, как сейчас помню, голубого! Ну вот… А теперь мы уже добрались и к моему прадеду. Это был герой повстанец тридцатого года. Сохраните фамильный тип, только сделайте совсем молодого и маленькие усики. А форма — уланская. Польский улан. И такая шапка — рогатая… Теперь я вам все сказал… Но еще добавлю, если кто посмотрит, чтобы видеть старость этих портретов…
— Будьте спокойны! — обрадовался художник, почувствовав себя полным хозяином в этой области… — И холст, и рамы, и краски будут вполне в духе времени. Вот рамы придется подобрать… В Александровском рынке сколько угодно… Рамы как, на мой счет?..
— За рамы плачу я! — торжественно скрепил Пенебельский. — Но прошу вас торопиться, молодой человек. Мне эти портреты нужны скорее.
— В десять дней все будет готово, и я их представлю.
— Хорошо. Только чтобы вы заказ исполняли добросовестно.
Задонцев нерешительно отделил свою невзрачную, бедно одетую фигуру от кресла времён Империи, на краешке которого сидел.
— Я хочу попросить, если можно, маленький аванс… Небольшой…
— Аванс? — строго переспросил Ольгерд Фердинандович. — А если вы возьмете аванс и ничего не делаете?..
— Помилуйте, зачем же… Я всегда… Я человек аккуратный и честный…
— Ну, знаете, мой дорогой, честность — понятие условное. Ведь вы же там, в Риме, фабриковали эти фальшивые портреты?..
Художник готов был сквозь землю провалиться. И дернула ж нелегкая обмолвиться про эти несчастные портреты…
— Ну, хорошо, вы знаете мой банкирский дом на Невском?.. Я говорю по телефону, и вам выдадут двадцать пять рублей. Но через десять дней…
— Будьте покойны!..
Ольгерд Фердинандович нажал кнопку.
— Семён, проводи господина художника!
10. Человек без отечества
Затрещал телефон на письменном столе.
— Семён, спроси, кто говорит?..
Это быль звонок Флуга. А через полчаса приехал сам Флуг.
Уж на что видывал всякие виды на своём веку, случалось и в дворцах бывать, а и он отметил художественное, некричащее великолепие этого особняка.
Ольгерд Фердинандович с места в карьер повел гостя по мраморной лестнице во второй этаж похвастать своей готической столовой и белым людовиковским залом.
— Хорошо, очень хорошо. Всюду выдержан стиль. Неужели это ваш вкус?..
— Натурально мой, а то чей же?.. Все до последнего винтика делалось под моим личным наблюдением…
— Мне нравится, что в столовой у вас не английская готика, а германская…
Ольгерд Фердинандович благоразумно прикусил язык. Вообще с самим понятием «готика» ознакомился наглядно впервые он, вступив во владение особняком прогоревшего золотопромышленника.
В конце концов и хозяин, и гость очутились в «наполеоновском» кабинете.
Ольгерд Фердинандович повторил вопрос, заданный Флугу в первый же момент их знакомства:
— Как чувствует себя его сиятельство господин министр?..
— Благодарю вас, господин Пенебельский. Господин министр очень занят, скопилось очень много важной дипломатической переписки. Но чувствует себя превосходно. Я только что от него из посольства. Господин министр, оказывается, слышал о вас и милостиво отзывался…
— Да?.. Господин министр изволил… — так и расцвёл весь Ольгерд Фердинандович. — Его сиятельство пользуется такой популярностью в Петрограде!.. Я почёл бы за великую честь для себя быть представленным…
— Я сделаю так, что вы удостоитесь этой чести… — с внушительной простотою молвил Флуг.
— Ах, господин Прэн, я буду вам так признателен… Вообще я большой германоман. Если хотите знать, я сам немец!..
— Немец? — И никогда ничему не удивлявшейся Флуг приподнял брови.
— Да! В жилах моих течёт благородная германская кровь. Мы, то есть мои предки, — выходцы из Познани… В сущности, я — фон Пенебельский…
Убедившись, с каким он гусем имеет дело, Флуг решил не церемониться с Ольгердом Фердинандовичем и взять быка прямо за рога.