И Флуг отпустил наконец директорские плечи…
Господин Шнейдер перевёл дух.
— Не надо телеграфировать… Приказывайте… — молвил он с покорностью.
— То-то… Вы забыли, сударь, что вы солдат великой армии… Солдат, несмотря на ваше брюшко и директорский смокинг… Забыли, и я готов извиниться, что не совсем-таки нежным образом напомнил вам о вашем долге немецкого патриота…
Шнейдер, еще не придя в себя, виновато молчал.
— Так слушайте же… Сегодня вы объявляете здесь ремонт. Никого сюда не пускать!.. А с утра начинается работа… Я пришлю сюда верных людей… Они будут у вас на полном пансионе… Им нет времени отлучаться для обеда и завтрака… Чтоб я не слышал жалоб… Отпускайте им побольше пива… И не местной бурды, а настоящего, мюнхенского… Поняли?
— Понял…
— Вы человек занятой, я вас больше не задерживаю… Ступайте…
Загипнотизированный этим начальническим, приказывающим голосом, Шнейдер, тряхнув стариною, чисто по-военному, в три приема, сделав поворот, удалился.
Флуг встретил улыбку графини.
— Я кусала губы, чтоб не расхохотаться… Вы нашего бедного директора вогнали в священный страх и трепет.
— Иначе нельзя… Это дисциплина… Железная дисциплина, необходимая в нашем деле… И попробуй он дальше возражать, я швырнул бы его вниз головою с этой площадки… Кончено!.. Теперь он будет как шелковый… А вы, графиня, дайте мне ваш «кодак», и я займусь проявлением драгоценных снимков…
Не успел Флуг сойти вниз, ему доложили, что его зовут к телефону… Переговорив из своего номера, Флуг поспешно уехал. Уехал, сказав Ирме:
— Ни минуты свободного времени!.. Должен сейчас быть на одном важном заседании… Возьмите аппарат к себе… И если я не успею проявить и сделать отпечатки — весьма может статься, что я завтра же покину Петроград… этим займется другое лицо…
Флуг был на заседании, успел заглянуть еще кой-куда и только в десятом часу вечера таксомотор повез его на окраину, вдоль широкой, застывшей под дыханием светлой прозрачной ночи реки… В одном месте булыжная мостовая переходила в ровную асфальтовую набережную. За монументальной чугунной решеткою, в глубине такого же асфальтового двора, поднимался четырёхэтажный корпус электротехнического завода Гоганзеля… Работы давно кончились… Темно было в многочисленных окнах по фасаду, и не курились дымом высокие, поднимавшиеся к бледным небесам трубы.
Во дворе, сбоку, стоял двухэтажный особняк владельца. Таксомотор остановился у освещённого двумя молочными шарами подъезда.
Старый лакей во фраке ответил Флугу по-немецки:
— Господин Гогайзель в «погребке Фауста»… С ним еще несколько друзей… Вас ждут…
Лакей провел гостя через анфиладу комнат, убранных с тяжеловесной богатой роскошью, и с картинами из немецкой жизни и кисти немецких художников.
Где-то в глубине дома пришлось спуститься по витой, чугунной лестнице. Доносился громкий, самодовольный хохот нескольких голосов. Лакей распахнул дверь, и Флуг вошёл в «погребок Фауста».
За крепкими дубовыми столами сидели в облаках табачного дыма хорошо одетые люди. И перед каждым — исполинская, тяжелая каменная кружка. «Погребок Фауста» был чем-то средним между сталактитовым гротом и одной из пивных, сохранившихся еще в Нюрнберге и Дрездене, чуть ли не с пятнадцатого века, во всей своей неприкосновенности.
Гогайзелю надоело бражничать со своими друзьями в обычных условиях ресторана, или в своей собственной громадной столовой. И вот появился «погребок Фауста», обошедшийся заводчику в несколько десятков тысяч… Но что ему десятки тысяч, раз отъевшийся на русских хлебах Гогайзель ворочает миллионами…
Дубовые столы, подлинные, прожившие немалый пятисотлетний век, столы немецких кнейп, перекупленные от владельцев втридорога и привезенные в Россию. Стены расписаны известным берлинским художником Зоммером, специалистом по части декоративных панно, иллюстрирующих служение Бахусу. Толстые, медно-красные голые мужики, сидя верхом на бочках, поднимали кверху пенящиеся кружки. Женщины, таких же монументальных размеров и тоже голые, медно-красные, с тупым, животным бесстыдством кокетничали с этими, оседлавшими бочонки с пивом «кавалеристами». С ноздреватого, неправильного потолка спускались к таким же неправильным углам конусы каменных сталактитов. И средь них запутались какие-то чудовища, летучие мыши, головастики, гномы, лягушки, нетопыри. И у всей этой нечисти — громадные электрические глаза вспыхивали синими, красными, зелеными и желтыми огнями.