— Вы слишком заботливы, княжна, — с ироническим поклоном, ответил Гумберг.
Тамара наспех убрала свои рыже-огненные на солнце густые волны в готовый рассыпаться узел. Двинулись в обратный путь-дорогу. И если не очень весела первая часть прогулки была, то про возвращение лучше и не говорить. Княжна ехала впереди. Гумберг корпуса на два сзади. И хотя на душе его скребли тысячи кошек злобы и мести, он, однако, именно и подумал этим кавалерским словечком: «на два корпуса».
Он об одном только молил чёрта-дьявола — бога он никогда не знал, как истый пруссак, веря больше всего в Круппа, — молил, чтоб рано ли, поздно ли мог безнаказанно отомстить этой противной девчонке. О, с каким наслаждением распял бы он это молодое тело, как распинал в Триполи пленных берсалъеров!..
Что ж… Если этот Агапеев и в самом деле жених, то Гумберг уже отомстил наполовину…
Близко первые домики предместья. Гумберг спешился, передал поводья Тамаре и, откланявшись, побрел задворками на вокзал. Тамара уже тронулась дальше, одвуконь. Улыбнулась при виде мелькающей в траве фигуры в изящнейшей визитке, цилиндре и пёстрых клетчатых галифе. Превратившись в пехотинца, к тому же еще «раненого», Гумберг стал жалок девушке. Исчезло к нему враждебное чувство, и она попеняла на себя за свою жестокость. Но, увы, нельзя было поступить иначе. Не огрей она его хлыстом — она даже думать боялась, что могло выйти…
Тамара прошла к себе в комнату переодеться.
— Ваше сиятельство, из города несколько раз спрашивали по телефону, — доложила вся в чёрном и белом переднике белёсая горничная.
— Кто?
— Из Семирамисина… Барышня-маркиза!..
Где-то в глубине затрещал и пронесся через весь дом телефонный звонок.
— Это верно опять они, — заспешила горничная и, вернувшись, подтвердила: — Они…
— Алло?
— Мара, ты? — спросила по-французски старшая маркезина, невеста Дмитрия.
— Я только что вернулась с прогулки верхом… Ты звонила уже… Что-нибудь, или так, поболтать захотелось?
— Я спешила тебя известить. Оказывается, вчера ночью арестован Агапеев.
Трубка дрогнула в руке княжны, и чужим голосом у неё вырвалось:
— Глупости, не может быть!.. Арестован? За что, почему? Может быть, кто-нибудь другой… Ты ошиблась…
— Ах, нет же, Мара. Он! Я не стала бы тебя волновать, если бы не знала наверное.
— Но, за что же, за что, дорогая? Какое такое преступление мог совершить этот мальчик?
— Не знаю. И мама не знает…
— Погоди, милая, не вешай трубку… Дай мне собраться с мыслями. Как это дико!
И княжна почувствовала вдруг, что Агапеев близок ей, ближе, чем обыкновенный знакомый, поклонник, и надо выручать его, хлопотать. Словом, что-то такое делать, спешное, безотлагательное. Сейчас же, сию минуту она помчится в город. И она сказала Маргарите:
— Через час-полтора я буду у тебя с первым же поездом. — И повесила трубку.
Ей было стыдно за свои лакированные сапожки со шпорами, и они показались ей такими ненужными теперь.
— Переодеваться, скорей переодеваться — и на вокзал!..
В вагоне первого класса сидел громадный свитский генерал в легком нежно-сиреневом пальто. Какие-то старухи важного и скучного вида говорили между собою по-английски. Генерал, приподнявшись и блеснув под светло-седыми усами золотом нескольких зубов, учтиво козырнул княжне.
Поезд уже тихо поплыл, как в вагон сослепу вбежала Сонечка Эспарбэ. Увидев княжну, бросилась к ней:
— Представь, Мара! Чуть-чуть не опоздала. Семён гнал вовсю… Лошадь, говорит, зарежу, а не опоздаете… Что с тобою, Мара, ты грустна?..
Приятный голос звучал не настолько громко, чтобы это было вульгарно, но и недостаточно тихо для благовоспитанной атмосферы вагона с этими скучными дамами, и, бросив мельком неодобрительный взгляд на Сонечку, с её красивым личиком, с розовыми отсветами, падавшими от шляпы на нежно-матовые черты, едва-едва распустившегося миниатюрного полуребенка, они продолжали свой английский разговор.
— Пойдём в купе, — предложила Сонечка.
В купе она бросилась целовать княжну.
— Ах, Мара, я такая несчастная! Этот противный Дабиженский… Он мне всю душу вымотал…
— Как, опять?
— Опять! Все время у этой дрянной фифки! У этой, как ты их определяешь, женщины, которая принадлежит всем. И она, тварь, осмелилась мне звонить по телефону! Мне!.. Оставьте, говорит, в покое Дабиженского. Он меня любит, а не вас!.. Каково!.. Я плакала от унижения… Как она смела!..