Его ровный, негромкий голос прозвучал так убедительно, что наставница вдруг замолчала, недовольно фыркнула, тряхнув чепцом, и, схватив за тонкую белоснежную ручку все время молчавшую в смущении воспитанницу, покинула карету, естественно не забыв напоследок как следует хлопнуть дверцей.
Не веря своему счастью и больше всего на свете боясь, что сжалившийся над ним господин и его благородные спутницы вдруг передумают и прикажут везти в Вендерфорт, кучер по-молодецки шустро вскочил на козлы и хлестнул поводьями по спинам лошадей так бойко, как будто за его развалюхой гналась целая банда оголодавших дикарей-людоедов. По несчастному недоразумению, левые колеса кареты тут же въехали в глубокую лужу, и вся троица была обрызгана с ног до головы фонтаном холодного грязного месива. «Вот и делай людям добро!» – подумали товарищи по несчастью одновременно, но вслух каждый сказал свое. На этот раз даже стеснительная и робкая Анвелла выругалась, притом употребив слова, недостойные девицы из славного рода баронов ванг Банбергов.
Он лежал на траве, слушал тихий шелест травы с пением пташек и сквозь колышущуюся листву на кронах деревьев смотрел на голубое-преголубое небо, по которому изредка проплывали причудливых форм белые облака. Штелера не тянуло ввысь, ему не хотелось широко раскинуть руки-крылья и воспарить над землей, ему было комфортно и здесь, в густой траве среди порхавших со стебелька на стебелек бабочек и медленно проползавших по телу букашек. Совершенно обнаженный, без малюсенького лоскутка материи на когда-то тучном, а сейчас не худеньком, но мускулистом теле, барон Аугуст ванг Штелер, последний из славного рода «вендерфортских кабанов», чувствовал себя превосходно и никуда не торопился. Поблизости не было шумливых людей, а иногда пробегавшие мимо дикие твари хоть и издавали какие-то звуки, но не тревожили неподвижно лежащего человека, фактически бывшего частью лесного ландшафта. Звери, даже хищники, не мешали моррону наслаждаться наладившейся погодой и целиком отдаться плавному движению медленно протекавших в голове мыслей.
Он был абсолютно трезв и не чувствовал потребности опрокинуть стаканчик; он думал о женщине, и впервые за долгие месяцы эти думы не вызывали в нем ни злости, ни раздражения. Нет, былые обиды на слабый пол в целом и на отдельных его представительниц в частности не прошли, они просто стали менее значимыми и раздражающими, потускнели, отступили, затупились, как топор-колун, который давненько не затачивал нерадивый хозяин. Моррон и предположить-то не мог, что вспышка женского гнева произведет такой исцеляющий эффект, сможет погрузить его израненную всяческими переживаниями, нескончаемым самоедством и вином всех сортов душу в умиротворяющую негу самодостаточности и спокойствия. Душевное равновесие, в поисках которого он, собственно, и отправился в город детства, еще не было обретено, но, словно парус надежды, уже замаячило на горизонте. И все это случилось… сбылось благодаря ей, той женщине, которая ненавидела его, пожалуй, больше чем всех остальных мужчин на свете, возможно и вместе взятых.
«Вы ничтожество, милостивый государь! Слышите, жалкое, убогое ничтожество! Спившийся старый слизняк, не способный ни на что! Вы – само Невезение и сама Глупость в одном лице! – отчитывала барона особо прекрасная в гневе Линора, тыча ему в грудь кончиком длинного изящного пальчика. – Коль уж угораздило вас взяться нас спасать, так довели бы дело до конца, но нет, вы лишь прогнали разбойников! Вы напились как свинья, вы едва стояли на ногах и, конечно же, не кинулись в погоню за мерзавцами! А они, между прочим, утащили не только наши с Анвеллой платья! Из-за вашей нерасторопности и вопиющего слабоумия пропало все: и дорожные грамоты, и письмо от барона ванг Банберга, и подарки семье жениха!»
«Беда моя в том, что я слишком серьезно воспринимаю женщин… – размышлял Аугуст ванг Штелер, слушая звуки леса и вспоминая пламенную речь возмущенной красавицы, – а они устроены совсем по-иному, гораздо незамысловатей, чем мы. Что Лора, что Линора яркие тому примеры! Их грех за это винить, надо лишь с ними как-то уживаться. Мы, мужчины, существа прагматичные. Мы ощущаем себя лишь маленькой частичкой огромного мира, жалкой крупицей. Мы пытаемся найти себя в нем, а женщины мыслят иными категориями. Каждая считает себя центром мироздания, а все близкие и не очень люди – лишь совокупность ее ощущений. Если эмоции положительные, и подлеца обоготворит! Принес ухажер даме сердца колечко, и она искренне радуется подарку… Лишь немногие из красавиц призадумываются, где и как он его достал: украл, выиграл в карты или слугам недоплатил, сэкономил, что, в принципе, то же самое воровство. Мы для женщин лишь источники впечатлений, жалкие производители их настроения, а не живые, так же чувствующие существа. Если барышне хорошо и комфортно, то все вокруг милые люди, а если корсет жмет или красотка встала не с той ноги, тут и праведнику на орехи достанется!»
Штелер беззвучно рассмеялся, искренне радуясь, что процесс душевного исцеления начался, что его разум стал постепенно отрешаться от въедливой, назойливой мысли о том, что в расставании с Лорой была его вина, что он вел себя совсем не так, как следовало бы, и что сделал далеко не все возможное, пытаясь ее остановить.
«Вы корчите из себя спасителя и благодетеля! Вы милостиво позволили нам ехать в вашей карете… И что же вышло?! Вы хоть разок подумали, как нам нелегко с бедняжкой баронессой пришлось, сколько мы натерпелись?! – продолжала обличать Штелера вошедшая в раж Линора. – Всю дорогу вы храпели и пускали ртом пузыри, о прочих звуках, издаваемых вами, я промолчу! Фи, поведение, недостойное человека хотя бы с намеком на благородство! Мы задыхались от перегара и запаха пота! Вы когда в последний раз мылись, милостивый государь, и в какой луже?! Небеса послали испытание, нам пришлось терпеть ваше далеко не приятное общество несколько часов, и какую же благодарность мы получили в итоге?! Вместо того чтобы уладить простое дорожное недоразумение мирным путем и уберечь госпожу баронессу от кровавого зрелища, вы преступили закон, вы стали убийцей, причем на глазах у кроткого, невинного создания. Вы хоть подумали, какую глубокую душевную травму нанесли бедняжке? Гляньте на нее! Бледная, до сих пор вся дрожит от страха…»
«Мужчина выступает в роли судьи, пытается разобраться в ситуации, взвесить обстоятельства, встать на место совершившего проступок и только затем приходит к выводу, на основе которого и выносит вердикт. Женщина же всегда выступает в роли обвинителя. Она всегда ищет виноватого, сначала делает вывод, а уж затем подводит под него обвинение, причем используя порой доводы, просто убийственные с точки зрения здравого смысла, – пришел к неутешительному заключению Штелер. – Ну надо же было столько всякой всячины нагородить, сделать из меня чудовище, и только потому, что у пары путешествующих дамочек денек не задался. Как я должен был поступить? Проехать мимо, когда их багаж потрошили грабители, или оставить на дороге посреди леса, чтобы бедняжки не дышали перегаром в моей карете? Нет, ну разве ж можно воспринимать подобные аргументы всерьез? Так и с ума сойти недолго! То же самое и в ситуации с Лорой, она сделала меня виноватым во всем лишь потому, что ей вдруг стало скучно, а я оказался недостаточно опытным шутом, чтобы развеять тоску-печаль. Сама бы она скоморошничать попробовала, так ведь нет, это горький удел мужчин – развлекать скучающих дам и делать каждый их день незабываемо интересным…»
«Ваша глупость и бестолковость погубили репутацию моей бедной воспитанницы! Что теперь о ней подумают в свете? А свадьба? Ваша вина, если она не состоится! Как появиться баронессе в доме графа? Ведь это ее имя будет в центре скандала, а не ваше… Впрочем, вам этого не понять, у вас-то имени никакого наверняка и нет… – продолжала унижать спасителя Линора, даже не подозревая, насколько она ошибалась и насколько род ванг Штелеров был древнее и знатнее ванг Банбергов. – Видеть не могу вашей… рожи. Не ходите за нами, я запрещаю! Не хватает еще, чтобы нас вместе увидели, позора не оберешься!»
Эти неприятные слова прозвучали примерно час назад. Истощив запас желчи, Линора схватила под руку трясущуюся отнюдь не со страху, а от сырости баронессу и ушла, недовольно ворча уже что-то себе под нос и шебурша на прощание многочисленными складками длинного платья. Штелер мог не послушаться и пойти следом за ними, но благородно решил не доводить перенервничавшую даму до сердечного приступа и поваляться часок на траве, тем более что спешить ему, собственно, было некуда: до закрытия ворот он в город попасть всяко успел бы, а недавняя схватка утомила барона, и ему требовалось немного отдохнуть.