И Фредерика побежала.
Она, наконец, вспомнила и осознала этот свой кошмар, который снился ей не один раз. Кошмар, в котором отразился главный страх ее жизни – страх забвения.
Она чувствовала, что скоро они ее догонят. Как чувствовала всегда, что рано или поздно ее настигнет Нечто под именем Смерть.
«Я боюсь забвения. Как слепой из пословицы, который боялся темноты».
Она ворвалась в бурю, и ее ослепили тысячи назойливых песчинок. Так же, как и Августа.
Фрида не смела обернуться, осознавая, что страх все-таки ее настиг. А Август обернулся и узрел, как их обоих поглощает Ничто.
Глава 10. Побеждает Ничто
Над Городом Памяти разгорался рассвет. В головах героев, чьи тела упорно восстанавливали потраченную за прошедший день энергию, бушевала кромешная пустота и... покой. Да, именно тот покой, которого им не хватало в мире живых, здесь, в мире мертвых, он дарил большее наслаждение. Именно к этому покою стремились их души, заточенные в кокон плоти, но кокон страха еще сильнее сковывал их.
Все фобии оставались при них. Страх как двигатель прогресса и основа цивилизации. Страх как непреодолимая стена для эволюции вида Человек Разумный.
Веки Элизабет затрепетали, но не успели нейроны, несущие в себе информацию о пробуждении, попасть в мозг, как она тут же оторвала свое тело от бетонного пола и принялась удивленно озираться по сторонам. Девушка все еще помнила свой сон, который был слишком реален для того, чтобы сойти за таковой.
Это был все тот же коридор все того же здания, но дверной проем, который ночью оказался забаррикадирован кирпичной стеной, снова вернулся в свое прежнее состояние. Через него в здание проникал утренний ветер, первые лучи солнца и запах. Запах тухлого мяса и крови.
Девушка еще раз обогнула взглядом помещение и удивилась тому, что была не первой проснувшейся. Справа от нее, обняв руками колени, на подоконнике сидела Фредерика. Ее взгляд был направлен в одну точку, которая терялась где-то в пространстве, а кожа Фриды переливалась синевато-белым оттенком. Девушка дрожала.
– Эй, – испуганно позвала ее Лиз, подходя поближе. Девушка никак не отреагировала, – Фредерика?
Блондинка продолжала смотреть в никуда, прижимая колени к груди и покачиваясь, подергиваясь из стороны в сторону. Элизабет мягко опустила руку ей на плечо, отчего Фредерика вздрогнула и устремила на Лиз глаза, веки которых заметно покраснели, а зрачки казались такими большими, что почти полностью закрывали радужку. Губы Фредерики начали двигаться, но с них так и не сорвалось ни звука.
– Что происходит? – позади них раздался сонный голос Августа.
Элизабет обернулась и кивнула в сторону Фредерики. Эта картина заставила на удивление серьезного Августа содрогнуться, но он тут же взял себя в руки и подошел к девушкам.
– Фрида? – позвал он девушку, заглядывая ей в глаза.
Фредерика ответила таким же вопросительным взглядом, но в нем уже появился проблеск разума.
– Фрида, что случилось? – подала голос Элизабет.
– Они... Оно поглотило меня, – сухим дрожащим голосом ответила девушка, не отрывая взгляда от Августа.
– Что? Что поглотило? – не унималась Лиз.
– Оно... А-август знает. Он видел. – Парень неуверенно кивнул в ответ.
Элизабет обернулась и увидела проснувшегося Альфреда, который с почти такими же большими и округленными, как и у Фредерики, глазами звал Лиз за собой. Та после минутного колебания все же оставила девушку и подошла к мужчине.
– Фрида? – Август видел, что девушка была не то что на грани истерики, а скорее на ее конечной стадии, – почему ты думаешь, что оно тебя поглотило? Почему ты не борешься?
– Потому что невозможно драться с пустотой... Потому что ее нет. А страх есть.
– А что если и его тоже нет?
– Это невозможно. Страх есть, иначе Кокон потерял бы смысл.
– Что? О чем ты говоришь?
– Твой страх – это твой кокон, Август. Он связывает тебя и парализует. И только выбравшись из него, ты из куколки превратишься в бабочку. Ты станешь большим, чем просто человек.
Август не смел выговорить ни слова. Он был удивлен, поражен и напуган. Он смотрел девушке в глаза и чувствовал, что за ними что-то есть. Он видел в ней какое-то существо, которое едва заметно шевелило ее лицевыми мышцами и шептало полусухими губами страшную правду о Коконе. И это лицо, это ее и не ее одновременно лицо, которое за один-единственный день исказилось чудовищной бледностью и не свойственными двадцатилетней модели морщинами, оно как бы говорило о том, что ему известна правда, почти что вселенская истина, но она слишком ужасна, чтобы поделиться ею с кем-то еще.