А над площадью ангел простер
Крес возмездья… О петли тропинок!
Крестный путь наш… Двоится линкор,
Он, как в зеркало, в лед опрокинут.
И стоит златоглавый собор,
Невидимку на купол надвинув.
Гул моторов. Четыре крыла.
Звезды. Свастика. Бой и погоня.
Я из проруби воду несла,
То и дело дыша на ладони…
Ты не знал, как вода тяжела,
Если краны не действуют в доме?
Вечер
Сорок градусов. Месяц подряд.
Ни полена. Как прорубь, постели.
Стынут веки. В аду, говорят,
Очень жарко. Мы в ад бы хотели!
Чай в стакане под корочкой льда.
Белый мох на стене серебрится.
Холода. Холода. Холода.
Где же нашего горя граница?
Мы живем на суровой меже.
Сколько в сердце тревожной боли!
Догорели два тома. Уже?
И от скрипки футляр раскололи…
Ночь
Ночь как пропасть. Коптилки глазок.
Груды тряпок и теплого хлама.
Тень качается… Хоть бы разок
Загорелась настольная лампа,
Чтоб на ярко-зеленом сукне
Разложить эту рукопись!.. Боже!
Это может быть только во сне?
И во сне эта ночь быть не может.
Скатертёрку постлала на стол,
На печурку поставила чайник.
Дочка, слышишь? — качается пол:
Нас бомбят… О слепое отчаянье!
Наш субботник
Мы шаркали по снегу мётлами,
Сгребали лопатами сор.
Мы вышли почти полумертвыми
Убрать эту площадь и двор.
Сосульки сверкали радугой.
О первый блокадный апрель!
И я засмеялась от радости,
Очистив от снега панель,
Ступеньки знакомой лестницы
Посыпав желтым песком.
Нас пять с половиной месяцев
Зима одевала льдом.
Лопата о камень звякнула,
О рельсы забытых путей…
И я, не сдержавшись, заплакала —
Трамвай бы увидеть скорей!
Уже пригревает солнышко,
Весна к нам пришла наяву…
Я двадцать лопат, я сто ещё
Могла бы сбросить в Неву!
Звонки на набережной
Звонки на набережной! Слышишь?
Трамвай пошёл, трамвай идет!
Подножка только стала выше,
А может быть, наоборот —
Не ты ли сам стал ниже ростом,
Ты, пассажир блокадных дней?
Войти в трамвай тебе не просто,
А выходить ещё трудней.
Тебя качает даже ветер
Над неоттаявшей Невой,
И ноги — слабые, как плети.
Такие у меня самой.
Трамвай идет! Какое счастье!
Ты едешь, ты купил билет!
А львы, раскрыв литые пасти,
С Невы трамваю смотрят вслед.
А враг ещё лютует пуще —
Бомбит, обстреливает враг…
Но всё-таки трамваи пущены,
Хотя в кольце наш Ленинград.
Сбор трав
В лице у неё ни кровинки,
Распухшая и седая,
Она собирает травинки,
На корточки приседая.
Пришло золотистое лето
В сиянье летучего пуха.
Хотела спросить: — Сколько лет вам? —
Да знаю, сама я старуха.
Ложится, как пух, одуванчик
На серого камня траур.
А я и не знала раньше,
Что маринуют травы,
Что в этой обычной зелени
(Её и не замечали мы!)
От страшной цинги спасение
И сила первоначальная.
Присела с той женщиной рядом,
Травинки срывала жадно —
Цинготница Ленинграда
В железном кольце блокадном.
Тишина
Был день наш ярок и высок,
Прозрачен летний зной.
Я из сосны варила сок
Для девочки больной.
О счастье хрупкое моё,
Дыши и оживай!
Густое хвойное питьё —
Целебный крепкий чай.
Обстрела не было в тот день,
А царство тишины.
Цвела душистая сирень,
Как в первый день войны.
Кони Клодта («На тревожном небосклоне…»)
На тревожном небосклоне
Липы светлые в цвету.
Где ж теперь вы, наши кони,
Кони Клодта на мосту?
Помню, блеск живой и влажный,
Кожи трепет огневой…
Где вы, четверо отважных, —
Не укрыты ль под землёй?
Или там, в палящем пепле,
Заметая смелый след,
Гривы бронзовые треплет
Вихрь сражений и побед?
Не в рядах ли наших танков
Сказочный ваятель Клодт
Вас от берегов Фонтанки
Рейн форсировать пошлёт?
Но бессмертно совершенство —
В том, задуманном году
На гранитный постамент свой
Снова статуи взойдут.
И к узорчатой ограде
На заре счастливых дней
Я опять приду погладить
Наших трепетных коней.
Огородницы
К нам капуста забежала в сад —
Вон, стоит на толстой крепкой ножке.
Франтоватый, завитой салат
В пары встал вдоль солнечной дорожки.
Лук зелёный тянется стрелой,
Налилась, как яблоко, редиска,
И укроп над репкой молодой
Раскрывает зонтик золотистый.