Здесь только женщины и дети
Здесь только женщины и дети
Да, кажется, глухой старик…
Но мы у немцев на примете,
Седые женщины и дети.
От крови или от зари
Вода багровым всплеском светит?
Молчат и женщины, и дети,
Но зарыдал глухой старик.
Забыть нельзя
Забыть нельзя. Простить нельзя.
О страх, почти нечеловеческий!
Мгновенье — не короче вечности.
Жить надо, но забыть нельзя.
Опять пропеллер. Катер мечется.
Чревата смертью бирюза.
Забыть нельзя. Простить нельзя.
Тот страх, почти нечеловеческий!
В теплушке
Отлично сказано — теплушка!
Зимой, должно быть, это рай,
Когда кипит на печке чай.
Как верно сказано — теплушка!
Подует ветер — друг у дружки
Тепла попросим невзначай.
О слово милое — теплушка!
Дом на колёсах. Сущий рай.
Пропуск в Ташкент
В Ташкент мы получили пропуск.
Плацкартный дали нам билет.
А в поезде — военных пропасть.
Мы всем показываем пропуск.
Нас угощают: винегрет,
И студень, и пакет галет.
«Вы — ленинградцы!»… Спрятан пропуск.
Проверил проводник билет.
Турксиб
И вот уже Турксиб тот самый.
Мы не отходим от окна.
Бежит верблюд вдоль полотна,
Как в зоопарке, тот же самый,
Бежит спокойно и упрямо.
Смеётся дочка: «Видишь, мама?»
Да, вот уже Турксиб тот самый.
Не оторваться от окна.
Идиллия
Как будто сделанный из замши,
Везёт арбу седой ишак,
В пыли ступая не спеша.
Конечно, он из серой замши…
На груде дынь хозяин сам же
Уснул, беспечная душа!
Совсем игрушечный, из замши,
Везёт арбу седой ишак.
Мы в Ташкенте
1. «Ташкент! Он кажется приземист…»
Ташкент! Он кажется приземист.
На окнах в первых этажах
Решётки. Листьев пыльных шелест.
Сам город кажется приземист,
Но тополя — там, в облаках,
Которых нет. Синь в небесах
Слепит. А город сам приземист.
Решётки в первых этажах.
2. «Нет, не решётки характерны…»
Нет, не решётки характерны —
Сердца открытые друзей.
Тут столько дружбы чистой, верной,
Что не решётки характерны
Для новой родины моей.
И кровь струится горячей —
Ведь не решётки характерны,
А руки тёплые друзей!
Изобилие
Лиловый, красный, жёлтый, синий —
Здесь все оттенки, все цвета.
Плоды лежат в моей корзине —
Багряный, белый, жёлтый, синий…
А помнишь, в комнате был иней
И сетка хлебная пуста?
Оранжевый, зелёный, синий —
Здесь все оттенки, все цвета.
Спички
Мы привезли с собою спички —
Наш, ленинградский коробок.
Попал осколок в тот ларёк,
Где продавали эти спички.
Я затемняю по привычке
Окно, набросив свой платок…
Нет, я куплю другие спички
И спрячу милый коробок.
Белоголовый мальчуган
Белоголовый мальчуган
Среди смуглёнышей узбеков.
На корточках у очага
Сидит приезжий мальчуган.
Где был тот лес и те лугу,
Петух иначе кукарекал,
Но синеглазый мальчуган
Уже как свой среди узбеков.
Верблюд
Как вежлив бежевый верблюд!
Он всем кивает по дороге,
Двугорбый, сильный, длинноногий.
Таков уж бежевый верблюд:
Он не сердитый, только строгий,
Он уважает всякий труд,
Мохнатый бежевый верблюд,
Что всем кивает по дороге.
Госпиталь
А госпиталь в саду фруктовом.
Качнулась ветка синих слив,
Как пологом кровать накрыв.
Так хорошо в саду фруктовом,
Что раненый в бою под Псковом
Уснул, о Пскове позабыв.
Ведь госпиталь в саду фруктовом
Под ветками медовых слив.
Не так…
Солдат с подвязанной рукой
Другую протянул по-братски:
«Спасибо за стихи!» Постой,
Солдат с подвязанной рукой,
Не так описан подвиг твой,
А ты — земляк мой ленинградский…
Но тот, с подвязанной рукой,
Другую протянул по-братски.
Отраженье
Всё помню ангела с крестом
На площади в тумане мглистом.
Летел снаряд с протяжным свистом
Над этим ангелом с крестом…
К арыку светлому нагнись ты:
Нет, не себя увидишь в нём —
Седого ангела с крестом
На площади в тумане мглистом.
Декабрь сорок второго