Началось это с курсов. Проводила она курсы и занятия и с нашими механизаторами и с колхозными полеводами. Бывало, вечером занятия давно окончены, а она все сидит с ними. Деваться ей все равно некуда! Особая дружба завелась у нее с Гошей. Наладили они по вечерам сидеть у эмтеэсовских ворот на лавочке. Помню, поздно вечером выхожу я из МТС. Луны нет. Тишина над степью. Только Гоша говорит что-то в темноте, глухо и с перебивом. Бывает, так на гитаре играют. Ведут, ведут перебор, да вдруг дадут перебив! Ударят разом по всем струнам… Думаю, не иначе, объясняется в любви Настасье.
И верно, доносятся ко мне слова и «люблю» и «сердце», «Настасья Васильевна». Однако подошел ближе и разобрался. Гоша тихо говорит:
— Люблю я, Настасья Васильевна, запас. Мне первая забота — чтоб запас был. Ведь надо подумать, дизельные трактора, самые совершенные машины, иной раз вырабатывали меньше коня! И из-за чего? Из-за запасных частей! — И вдруг на полный голос сам себя перебивает: — Сердце мое этого не терпит, Настасья Васильевна!
А она его тихо спрашивает:
— А что же главный инженер смотрит?
Он ей снова тихо:
— Главный инженер сам за трактора отвечает и сам с себя за них спрашивает. Разве это работа, когда и спрос и ответ на одном языке? — И опять сам себя горячо перебивает: — Я все стараюсь этих беспорядков к сердцу не принимать, а сердце к себе принимает!
Вот тебе, думаю, и любовный полуночный разговор! Это они под звездами наводят критику на руководство!
Кроме Гоши, еще одного «кавалера» приобрела наша Настя — зачастил к ней Степа Бессонов, молоденький бригадир из «Октября» — из самого отстающего нашего колхоза. То она с ним у тына стоит, то по вечерам по улицам бродит. И всегда он в новом полупальто. Лицо у него важное. Видно, лестно ему прогуливаться с агрономшей, и лезет он из кожи, старается ей соответствовать. Однажды пришлось мне идти вслед за ними из клуба.
Степа ей жалуется:
— Наш колхоз, конечно, в дальнейшем будет вырастать вперед, но в настоящее время наблюдается у нас ряд ненормальных поведений, главным образом со стороны Олюшек. Три Олюшки в бригаде, и все три так понимают, что наилучшее дело — лежать на печи, наедать сало. А между тем нас в прошлом году постигла стихия!.. Посохла пшеница! Я этим Олюшкам говорю: «Примите вы хоть стихию во внимание!» А они, Настасья Васильевна, смеются мне в лицо! Разве с ними поговоришь? Только с вами, Настасья Васильевна, и отводишь душу…
Она вздохнула и говорит:
— Может быть, перевести этих Олюшек к Варваре в бригаду?
Он ей отвечает:
— Варвара — женщина хлесткая, но у нее умер муж. Этот факт дает отпечаток. Вот у вас, — говорит, — Настасья Васильевна, никаких отпечатков я не наблюдаю!
А она ему свое:
— Может, одну Олюшку, самую вредную, перевести?
Послушал я этот разговор и понял — и старается парень, что есть силы, однако не может свести вопрос с производственной тематики!
Но самым главным спутником и попечителем нашей Настасьи сделался дед Силантий. Ходил в бригадирах в этом самом отстающем «Октябре» неунывающий дед Силантий. Трудодни в том колхозе скудные. Двух сыновей дедовых убили фашисты. По старости лет деду давно пора на покой. А он все бригадирит, да еще и глядит бодро.
— Без хлеба, — говорит, — я не сиживаю, а от мяса и от безделья в человеке нарастает вредный жир… Человек, — говорит, — для здоровья должен есть хлеб с квасом, работать в полную силу, наблюдать кругом себя справедливость и иметь доброе расположение.
Живет дед согласно этой теории и не тужит. На лекции, в кино и на доклады — первый ходок. А если приедет в район примечательный человек, то дед каждый раз от старости и от радости все перепутает! Решит, что это к нему самому гость приехал, лично ему, деду Силантию, нанес персональный визит. Такой дед своеобразный! И, конечно, как только появилась в МТС новая агрономша, дед пришел знакомиться и тут же принял ее под свое покровительство.
— Барышня, — говорит, — молодая. Отец с матерью далеко. Пусть будет у нее поблизости хоть дедок.
Вот и ходят вместе. И разговоров, разговоров меж ними! И, между прочим, было у них в глазах, во взгляде что-то такое общее… Как она тогда на перроне и в первые дни на нас смотрела, так и дед смотрел на свет белый…