Все стали подходить к дверцам фургона и покупать — кто спичек, кто табаку, кто платок.
— В порядке очереди! — ещё раз предупредил Ерофей Петрович. Но никто его не слушал.
Подошёл и Прокофий Иванович. Сначала он бросил взгляд на фургон и ухмыльнулся; затем обошёл вокруг лошади, просунул руку до локтя под хомут, покачал головой и с горьким сожалением произнёс.
— Животная.
Ерофей Петрович искоса осмотрел его с ног до головы, тоже ухмыльнулся и отвернул лицо в сторону.
— Папаша! От меня — пивка! — сказала весело Настя и подала Прокофию Ивановичу бокал пива. (Больше никто пива не купил, а возил его Ерофей Петрович, вероятно, «для начину».)
— Можно, Настенька, — согласился Прокофий Иванович. И большими глотками, разом, осушил сосуд. — Та-ак, — произнёс он удовлетворённо, — перед обедом пиво пользительно… А эта косынка что стоит?
— Двадцать восемь, — ответила уже повеселевшая тётя Катя. Глаза у неё, оказывается, добрые и немножко хитроватые. — Двадцать восемь — не деньги, а расцветка — лучше быть не может.
— Настя! Померь-ка косыночку, — ласково обратился Прокофий Иванович.
Тётя Катя набросила на неё косынку, быстро приладила и, любуясь, затараторила:
— Это ж, прямо-таки, для неё делано! Ай, мамушки, как идёт!
Прокофий Иванович неторопливо вынул кошель, рассчитался, отошёл к нам, развязал сумку с «продухцией» и принялся обедать. А Настю окружили девчата и все разом принялись обсуждать косынку, попивая ситро. Мы с Катковым полулёжа наблюдали торговлю. Всё шло весело. Тётя Катя раздобрела окончательно: предлагала девчатам конфеты, женщинам — фартуки, чулки. Но вот Анюта снова пошепталась с Настей и крикнула:
— Ерофей Петрович! К нам!
Тот улыбнулся, потрогал ещё раз двумя пальцами галстук и приблизился к девушкам.
— Ерофей Петрович! А можно мне купить полный ящик спичек? — спросила Анюта.
— Даже для вас, каб-скть, хоть вы и симпатичны, но — нельзя. Не больше, понимаешь, пяти коробок.
— Как же нам быть-то, девчата? А?.. А вы, Ерофей Петрович, ещё будете силу набирать? (Девчата прыснули со смеху.) Мы совсем без товару остаёмся, пока вы набираете прыть на пятьсот процентов.
— Всегда и везде. А к посевной — обязательно, — ответил Ерофей Петрович.
Митрофан Андреевич сказал мне тихонько:
— Дурака не выправишь — это верно. И тут обидно не то, что он дурак. Обидно другое: ты ему говоришь, что он дурак, а он ни капельки не верит. — Он помолчал и добавил: — До общего собрания пайщиков как-нибудь дотянет, но не больше.
А Настя снова пошепталась с Анютой, и обе подбежали к нам. Но обратились они к Прокофию Ивановичу:
— А где Витя?
Прокофий Иванович резал сало на квадратики толщиной с большой палец руки и, пожёвывая, ответил:
— Лошадь упустил. Отпрягал — убежала. Приедет! Куды ему деться.
Отошли они медленно, видно приуныли. Но через несколько минут Витя вынырнул из лесной полосы, привязал лошадей к бричке, задал им корму и уселся на колесе с независимым видом. Девушки потянулись к нему и заговорили:
— Витенька! Ситреца стаканчик!
— Витя! Пару «Ривьер» от имени девичьего населения!
— Сперва поесть надо. Умаялся.
Торговля прекратилась совсем. Дед Затычка спал около фургона. Ерофей Петрович разбудил его:
— Поехали!
— Куды? — спросил тот не вставая.
— Домой.
Дед Затычка поднял голову, посмотрел вокруг и сказал:
— Съездили бы во вторую бригаду. Всё равно завтра тащиться.
— План, понимаешь, каб-скть, график.
— А там без табаку-то им теперь — график?
— Ну-с?
— Вот тебе и ну-с. Налаживаю. — И он стал подтягивать чересседельник и прилаживать неказистую сбрую.
Тем временем Настя что-то шептала на ухо Вите, а тот кивал головой, посматривая в сторону фургона. Там уже сидел на своём месте дед Затычка, уже примостился позади на приспособленном стульчике сам Хвист, а тётя Катя ещё не уселась.
Наконец дед Затычка поплевал на ладони, свистнул кнутом и крикнул:
— Вперё-ёд!
Лошадка потопталась на месте, натужилась, бедняга, и стащила с места странную повозку. И в то время, когда тётя Катя помахивала на прощание рукой, а Хвист сидел надутый, как индюк, Витя прекратил еду. Он быстро достал баян, растянул его и грянул весёлую «частушечную». Настя и Анюта, подбоченившись, запели под переборы баяна: