Он вышел из комнаты и через минуту вернулся вместе с невысоким круглоголовым человеком, лицо которого, цвета переспелой вишни, показалось Данилевскому весьма непривлекательным.
— Ковдя, — знакомясь, коротко назвал себя вошедший.
Данилевский посадил Ковдю рядом и, слегка склонившись к нему, заговорил с мягкими нотками в голосе, с первых же слов стремясь создать атмосферу взаимного доверия. Он понимает — весна была тяжёлая, капризная, холодная. Все работы сбились в кучу. Так что обвинять некого. Речь идёт лишь о том, чтобы объективно проанализировать ход сева.
Ковдя слушал и внимательно смотрел на Данилевского ясными пытливыми глазами, в глубине которых таилась тонкая мужицкая хитринка: «Слова… Поглядим, куда ты повернёшь».
— Так вот, — подошёл наконец к делу Данилевский, — ваши колхозы расположены рядом… Меня интересует: почему в «Звезде» посеяли быстрее?
Ковдя мотнул головой так, как будто хотел сказать: «Как мне это всё надоело». И, прежде чем ответить, спросил:
— Вы Храпчука, председателя «Звезды», случайно не знаете? Жаль… У нас в районе уже был разговор, немножко соскребли с него блеск… Да он и теперь неровную цифру недолюбливает. Знаете, когда цифра кругленькая, она хорошо катится.
— Но ведь это же документация! — рассердился Данилевский и потряс папкой.
Ковдя потемнел.
— Вы агроном, — сказал он, глядя куда-то вбок, — так, должно быть, видели: есть такой сорнячок — повилика. Её годами надо выводить! Завьётся меж стеблей пшеницы, хоть жги всё к чёртовой матери. Вот так и бумажки… Что сейчас ворошить пройденное! Посеяли… А как кто сеял, хлеб покажет. Он не соврёт.
Ковдя перевёл дыхание и с затаённой болью в голосе прибавил:
— Что мне копаться в посевных бумажках, когда сегодня прополка. Вот где меня припекает! Квадраты сместились — поставь их на место… И уборка на носу.
Он с укором взглянул на Остапчука: «Зачем всё это? У меня дела».
— Вы к директору? — спросил Остапчук, чтобы перевести разговор на другое.
— Нет. Хочу инженера на ферму повезти.
— Так вы идите, Кузьма Петрович, — сказал Остапчук. — Простите, что отняли время.
Ковдя поспешно вышел.
Данилевский проводил его взглядом и покачал головой:
— Извечная крестьянская неприязнь к документам, к бумажке… Что ж, старый человек. Мой отец тоже бы так сказал.
— Ковдя у нас один из самых толковых колхозных руководителей, — заступился за него Остапчук, — и в полном смысле современный человек. Разве это не факт, что мы и сейчас задыхаемся от потока бумаг. Но Ковдя сказал и кое-что поглубже: главная беда в том, что мы ворошим, описываем уже пройденное. Сев прошёл — мы анализируем сев. Начнётся уборка, а мы ещё только будем пережёвывать, прости — обобщать документы по обработке. Вчерашний день сидит на хребте.
Данилевский усмехнулся.
— И ты, кажется, возил его на своём хребте?
— Возил. Больше не хочу.
— Но и напрямки, Степан, далеко не уйдёшь. Это, если хочешь знать, ползучий эмпиризм. Сколько ни иронизируй, нам нужны и анализы и обобщения. Эти самые бу-маж-ки.
— Нужны, — спокойно ответил Остапчук. — Но и бумажки могут быть живыми, сегодняшними. А ещё лучше, когда они обращены в завтрашний день. Возьми постановления Пленума…
Раздался короткий стук в дверь. В комнату вошла Наталья Бойченко. Сейчас, переодевшись, она казалась выше, стройнее. На загорелом лице сверкали синевой глаза, и оно дышало свежестью, так украшающей женщин, не боящихся солнца.
— Садитесь, Наталья Климовна, — подскочил Данилевский. — Это хорошо, что вы пришли. Я как раз хотел заняться вопросом, который вас особенно интересует, о грозный страж агротехники!
Наталья ничем не отозвалась на шутку.
— Я не стану спрашивать у вашего сурового начальника, — продолжал Данилевский. — Он сегодня в дурном настроении… Скажите, пожалуйста, вы: чем объяснить, что в прошлом году во время весеннего сева было зарегистрировано пять случаев грубого нарушения агротехники. А в этом году составлено более десяти актов? И это после того, как здесь появилось столько агрономов. Парадокс!..
Глубокие насторожённые глаза Натальи испытующе следили за руками Данилевского, перебиравшими бумаги.
— Что ж тут странного? — сказала она. — Очевидно, в прошлом году не обращали должного внимания.
— Значит, вы считаете, что это явление положительное? — усмехаясь, спросил Данилевский.
Наталья вспыхнула. В усмешке Данилевского она, очевидно, увидела что-то для себя оскорбительное. Она бросила быстрый взгляд на Остапчука, точно хотела сказать: «Как знаете, но я ему сейчас так отрежу…» Однако ответила сдержанно, с подчёркнутым равнодушием: