Так, значит, и живем. Мы ведем свою компанию. Настя — свою… Друг друга не трогаем, друг другу не мешаем.
А надо сказать, что весна эта была у нас особенно трудная… Не ладилось у нас с ремонтом. Техники много, а два основных станка в мастерских вышли из строя. Да в самое горячее время нескольких лучших механизаторов отозвали на курсы квадратно-гнездового… Тут только мы и увидели, что и ценили Чумака, да недооценивали. Раньше, где не ладится, там и Гоша. Само это получалось! То механизаторы его просят, то к себе позовешь:
— Вытягивай, Гоша…
И Гоша тянет. Тянет молча, а оттого неприметно. И только когда не стало его в мастерских, поняли мы, какого выпустили «тягача». Нескольких человек не стало, а словно стержень из мастерских вынули. Всегда мы с ремонтом впереди других, а тут наоборот. И весна идет какая-то непонятная, неустойчивая: то вдруг солнце ударит по-майскому, то снегопад, как в январе. И вот в один из таких тревожных дней появляется Настасья, с таким выражением лица, что Аркадий, как увидел ее, так и говорит:
— Идет с очередной «Америкой».
Усаживается она за стол и выкладывает план всеобщего переустройства.
Тут выясняется, что квадратно-гнездовой сев для нее не случайная зацепка, а решающее звено. Поскольку клевера у нас растут плохо, предлагает она вместо клеверов сеять квадратно-гнездовым способом кукурузу и подсолнух.
Выкладывает бумажки с расчетами, говорит на полном серьезе. А мы слушаем — и не знаем, плакать нам над ней или смеяться. Планы севооборотов давно составлены и утверждены областью. Договоры на колхозных собраниях обсуждены и заключены. Сев на носу. С ремонтом дела ни к черту! А тут она со своими бреднями!
Надо сказать, что некоторые агрономы в нашем и в соседних районах говорили об этом еще прошлой осенью. Областной научно-исследовательский институт дал указание не отказываться от посева клеверов, а усилить борьбу за их урожайность. Нам эта история известна, а ей нет. Как всегда, она не в курсе дела и, как всегда, воображает, что открыла Америку.
Рассказываем ей, объясняем, напоминаем учение Вильямса. Она нам отвечает:
— Но ведь Вильямс писал, что клевера полезны тогда, когда они дают хорошие урожаи.
— Вот, — говорю, — вы, как агроном, и боритесь за высокие урожаи клеверов.
— Для наших мест надо годами выводить особые сорта клеверов. А зерно нам необходимо в этом году!
— Перспективно надо смотреть! — говорю ей. — Уберете вы клевера, а как будете дальше бороться с истощением земли?
— А дальше… Дальше пошлете вы меня учиться к Терентию Семеновичу Мальцеву…
— Как же вы ратуете за мероприятие, которому только еще собираетесь учиться? Зовете на дорогу, а куда она выведет, — самой вам неизвестно. Не в бирюльки играем!..
Долго мы ее уговаривали. Все ей объяснили. Однако сидит и не уходит. Теребит бумажонку со своими расчетами. Потом посмотрела на меня черными своими буравчиками и говорит:
— Ну, если не во всех колхозах… то хоть в моих, отстающих!
Федя спрашивает:
— Какие же это «ваши отстающие»?
Она покраснела:
— Это я нечаянно сказала. Очень привыкла к ним за это время.
— К кому «к ним»?
— К колхозам. К тем, что за солончаками…
Опять взялись мы ей объяснять. Ничего не берет в толк! Бился, бился с ней Федя, да так и сказал:
— Вы, Настасья Васильевна, хуже малого ребенка, честное слово! Вы, — говорит, — думаете, что у нас в сельском хозяйстве полная анархия! Сегодня захотел сеять пшеницу — сей пшеницу! Завтра, за полчаса до сева, приблажило сеять кукурузу — сей кукурузу! Вы думаете, что центрального планирования в стране не существует?! Вы думаете, что наши планы нам из области не спускаются и центром не утверждаются?!
А она вздохнула и отвечает:
— Я, Федор Иванович, вообще об этом не думаю!.. Я о том думаю, как поднять трудодни в отстающих колхозах.
Федя выдержанный, но Аркадия взорвало.
— Вот мы видим, Настасья Васильевна, что вы «вообще не думаете»! И вообще думать не умеете! Вот когда вы научитесь думать и обдумывать вопросы всесторонне, тогда и приходите. Не такое сейчас время, чтобы заниматься безответственными разговорами.
Поднялась она с места. Посмотрела на него, и что тут с ней сделалось! Я гляжу — и не узнаю. Стоит она в своих лыжных штанах, обе руки в карманах. К нам повернулась боком, голову нагнула и смотрит, словно целится.
И вдруг вспомнился мне тогда приятель детских лет Валька-левша, который все село обыгрывал в бабки. Бывало, встанет вот так же боком, руки в карманы, а в кармане свинчатка. Постоит минутку, нацелится, вынет левую руку и смаху так кинет свинчатку, что все бабки скосит. Очень она в ту минуту на Вальку-левшу походила. И еще заметил я, что исчезли у нее губы. Точно кто в коже прорез сделал — и всё. Губ нет, а подбородок, маленький, белый, с ямкой на конце, вдруг выдался вперед и торчит, как лопата, которую собираются всадить в землю.