Наталья Бойченко сидела против Остапчука, крутила в руках карандаш и вглядывалась в лицо агронома так, точно после долгой разлуки видела самого дорогого для себя человека. Как он похудел за эта месяцы! Ей хотелось разгладить тоненькие морщинки вокруг глаз, умных, добрых, ясных глаз, которые умеют вспыхивать гневом, но в которых никогда не увидишь злобы, зависти, мстительности. Конечно, ему не легко. Директор — чинуша, хочет одного: чтобы всё шло тихо и гладко. Мягкая пахота!.. За деревьями не видит леса, за гектарами — урожая. Каждое свежее слово встречает пренебрежительным: «Слышали, знаем…» Или ещё так: «Об этом хорошо говорить на слётах, с трибуны». Весной, ни с кем не посоветовавшись, отдал приказ — пустить культиваторы по неборонованной зяби. И хотя бы поперёк пахоты — нет, погнал вдоль. Сроки сжимал! Конечно, Остапчук очень сдержанно, но решительно заставил директора отменить этот приказ. Главный агроном является сейчас государственным инспектором по качеству — никто не должен об этом забывать. И как государственный инспектор он не подчинён директору. Правда, она знает кое-каких агрономов — ни за что они ни с кем, а тем более с начальством, не будут ссориться. Но Остапчук не из таких. Потому-то ему и не легко. А тут ещё жена… Уже полгода один. Наталья как-то была свидетельницей того, как тётка Ксения трижды напоминала ему про обед. Квартирант… А жена, должно быть, раздумывает: ехать — не ехать! Если бы любила по-настоящему, так поехала бы не только в Привольное, а и в Нарьян-Мар, на остров Диксон, на Таймыр…
Наталья старается вспомнить названия всех самых далёких мест, которые перечисляет ежедневно диктор в сводках погоды.
— Между прочим, Наталья Климовна, почему вы так против него ополчились? — вдруг спрашивает Остапчук, возвращая Наталью из полярных далей на реальную привольненскую землю.
— А зачем он называет себя вашим другом? Он не смеет… — Губы у Натальи задрожали, и она умолкла.
Остапчук удивлённо посмотрел на неё.
— Работали вместе. То, другое… — не очень уверенно проговорил он. — Ведь вы его совсем не знаете. Или вы умеете читать в сердцах?
Наталья покраснела, опустила глаза, чтобы не видеть хмурого лица Остапчука, его иронического взгляда, осуждающего её легкомыслие, горячность, резкость. Она вдруг откинула голову и с искренним волнением, свойственным людям, не умеющим равнодушно проходить по жизни, быстро проговорила:
— Нечего там читать, Степан Иванович… Если бы он был у нас главным агрономом, ни одного акта о нарушении агротехники мы не составили бы.
Остапчук улыбнулся.
— А Данилевский в самом деле мог бы оказаться здесь, — сказал он. — Его не отпустили из управления, Он сначала Привольное выбрал…
Глаза Натальи засветились таким гневным недоверием, что Остапчук на мгновение растерялся.
— Послушайте, Наталья Климовна, — воскликнул он, — вы ошибаетесь! Данилевский — один из первых добровольцев в нашем управлении. Его не отпускали, он переживал…
Остапчук говорил торопливо, взволнованно, больше убеждая себя, чем Наталью.
И вдруг умолк, испытывая неловкость перед этой, девушкой за свою наивную доверчивость и в то же время — ещё большее уважение к ней.
— Бесструктурный грунт, — покачав головой, пробормотал Остапчук.
Наталья поняла; глаза её блеснули. И верно, Данилевский — это бесструктурный грунт, измельчённый, рассыпающийся в пыль. Какие чувства, какие стремления могут вырасти на такой почве?
Секретарша вбежала в комнату и взволнованно крикнула:
— Что у вас с телефоном? Харьков… Идите в кабинет директора.
Остапчук побледнел и быстро вышел. Он угадал: звонила Тоня. Вовка сдал экзамены. Перешел в пятый класс. Безмерно горд… А что у тебя? Почему такой голос?.. Устал? А может быть… Может, болен? Мы завтра выезжаем. Слышишь, завтра!.. Я посмотрю, какую нору ты нашёл. Известно, какой из тебя хозяин… Как хочешь, квартиру я не сдам. Тут пока останется Катя… Что с тобой? «Какая Катя»? Твоя сестра… Не думай, я не поехала бы, Вовка соскучился, житья от него нет. Чего ты молчишь? Ты, наверно, болен… Говори правду. Я так волнуюсь… Подожди, я тебе ещё покажу за то письмо!.. Ты и в самом деле человек с тяжёлым характером. Горе моё…
Остапчук засмеялся. Чужой голос проскрипел: «Разъединяю!» Что-то сухо, металлически звякнуло. Но Остапчук ещё добрую минуту держал трубку и улыбался. Потом выбежал в коридор, схватил за руки шедшую навстречу Наталью и крикнул:
— Едут, едут! Тоня с Вовкой!