Снова жестко прошуршал под полозьями деревянный настил моста, и внизу так же бранились и охали люди, таща крючьями очередную глыбину льда, и с тем же надсадным воем борола снега полуторка. У двери чайной, поминутно выхлопывающей клубы нагретого воздуха, грудились сани, розвальни, машины, и в самой гуще, наводя сумятицу, толстый мужик с багровым лицом разворачивал воз с сеном…
Разговоров не вели. Ездовой сердился на Жгутова и особенно на Окунчикова, пославшего «дочку» в такой трудный колхоз, считал, что и сам отчасти должен разделять их вину в глазах девушки, и потому помалкивал.
В райком вернулись в третьем часу. Здесь было людно, как в чайной: полушубки, тулупы, брезентовые плащи с башлыками, меховые куртки. В коридоре и в приемной пахло морозом и снегом. Запарившаяся, тоже красная, как с мороза, Марина не знала, за какую телефонную трубку ей прежде хвататься.
Ездовой думал, что им придется долго ждать вызова, но агроном прямо просеменила к двери и, несмотря на протестующие возгласы Марины, вошла в кабинет секретаря.
— «Бесстрашная», — подумал ездовой.
— Вы что это, назад вернулись? — стрельнула глазами Марина, но тут, по счастью, затрещал телефон, избавив ездового от необходимости отвечать.
Дверь секретарского кабинета отворилась, оттуда крадущимся шагом вышел Сапожков из райпотребсоюза и остановился в ожидании. «Наверное, Окунчиков попросил его выйти», — подумал ездовой и тоже подвинулся ближе к дверям, чтоб быть под рукой, на случай, если понадобятся его объяснения.
Но объяснений не понадобилось. Дверь вскоре распахнулась и секретарь с порога сказал:
«Марина Петровна, оформите товарищу агроному путевку в «Богатырь».
Пропустив мимо себя агронома, секретарь хотел вернуться в кабинет, но ездовой посунулся вперед.
— Товарищ Окунчиков, дозволь пару слов.
— Ну, чего тебе?
Ездовой хотел пожаловаться на петровцев, не сумевших из-за своей бедности и некультурности удержать у себя московского агронома, но против воли сказал другое:
— Надо бы подсобить петровцам. Не могут они своей силой. Ссуду им задерживают, с транспортом зарез, где ж им для агрономов дачи строить?
— Да… Да… знаю, — проговорил секретарь, мотнув головой. — Давай, Сапожков, заходи…
— «Богатырь» не Петровское, — с довольным видом говорил ездовой, укутывая девушку в тулуп и подгребая ей под ноги солому. — Там и клуб, и радио, и дом для агронома — будьте покойны…
Они уже успели выехать из городка, а ездовой все продолжал расписывать ожидающую агронома жизнь в передовой артели. Он сознавал, что перехватывает через край, не так уж все гладко обстояло в «Богатыре», но считал нужным подбодрить москвичку после первой неудачи. Тем более, что и дорога в «Богатырь», хоть и шла иной сторонкой, не имела никаких преимуществ перед дорогой в Петровское: та же белая, гладкая, как ладонь, равнина, те же редкие, рваные перелески, та же цепочка телеграфных столбов, убегающих за горизонт.
Девушка за всю дорогу не подарила ездового ни одним приветливым словом, но его нежность к ней не только не убывала, напротив, обрела прочную силу привязанности. Ездовому нравилось, что при всей своей тихости и безответности она сумела проявить характер. «Маленькая, а вострая», — думал ездовой.
Ведя свои успокоительные разговоры, он то и дело оборачивался к девушке и вдруг заметил, что глаза ее стали будто стеклянные, и в их гладкую, округлую поверхность впечаталось отражение окружающего простора.
— Умаялась… спать хочет… — тихо сказал ездовой.
Но девушка услышала, ее длинные ресницы взметнулись, и она сказала испуганно:
— А мы не назад едем?
— Как это назад? — усмехнулся ездовой.
— Ну, назад… туда же…
— Да нет, успокойся, вот чудачка, — ответил ездовой, не замечая, что говорит ей «ты». — В Петровское мы по солнцу ехали, а сейчас оно вона где. Отдыхай, я разбужу.
Но усталая девушка так и не уснула, до самого «Богатыря» просидела она в молчаливой, настороженной недвижности.
В деревню въехали на гребне поземки, заснеженные крыши слегка подрумянились, а в окнах, глядевших на закат, зажглось по румяному яблочку. У околицы несколько ребятишек катались на коротких самодельных лыжах с небольшой горушки. Ездовой спросил их, не знают ли, где сейчас председатель.
— В правлении, где ж ему быть? — сказал отчаянного вида паренек в распахнутой шубейке и треухе с торчащим, как у зайца, ухом. Глаза его, насмешливые и серьезные, бесцеремонно разглядывали агронома. Он подумал немного и добавил: «У них семинар по зоотехнике». И вдруг, гикнув, стремительно понесся вниз.