Ездовой и сам чувствовал себя неважно. От выпитой на голодный желудок водки его клонило ко сну, мысли расползались в голове какой-то серой мутью. «Сейчас бы горячего хлебова глотнуть», — думал ездовой, борясь с дремой. Девушка ела какую-то пищу, доставая ее из своей авоськи маленькими кусочками. У ездового заворчало в животе, он стал нарочно ерзать и кашлять, но попросить еду посовестился.
Когда они подъехали к райкому, совсем стемнело, на улице зажглись фонари и в несильном желтом свете, как мухи, зареяли черные снежинки. Ездовой обрадовался темноте и вечернему малолюдству улицы. «По крайности, никто не увидит, — подумал он. — А то ведь такой народ: пойдут врать, как ездовой агронома возил…»
Когда остановились у крыльца, девушка уже привычным для ездового движением схватила свой чемоданчик и коротким, с пятки на носок, шагом зачастила к лесенке. Она поднялась по ступенькам, поставила чемодан, двумя руками открыла на тугой пружине дверь, попридержала ее ногой, забрала чемодан и скрылась в помещении. Это однообразие ее беспомощных, но упрямых и ничем не смущаемых движений вызвало у ездового глухое раздражение.
Он тоже вылез из саней и, ощущая какое-то окостенение в своем старом теле, принялся медленно разнуздывать меринка, чтоб задать ему корма.
Меринок захрустел, засопел в торбе, ездовой услышал запах овса, и еще сильнее засосало под ложечкой. Он немного походил, потопал валенками по снегу, а девушка все не шла, и ездовой подумал, что, наверное, секретарь задает ей перцу. «Ничего, молодежи такая наука на пользу», — погасил он в себе короткое сострадание.
Из-за каланчи вышла луна, и снег до самого неприметного сугробика, бугорка, нароста на суку заискрился тысячью огней, и в этом чудесном, как в сказке, свете невидный городок будто вырос, крышами, коньками, трубами поднялся к небу. Ездовой постоял, полюбовался и не спеша направился к крыльцу.
Он миновал пустой коридор, хранивший запах кисловатой овчины да отошедших в тепле валенок, и вошел в такую же пустую приемную. Стол Марины был чисто прибран, лампа потушена, видно, секретарь отпустил помощницу домой. Ездовой обрадовался, что избег встречи с языкастой девицей. За толстой, обитой войлоком и клеенкой дверью секретарского кабинета была тишина, зеленым глазком смотрела в приемную замочная скважина.
Ездовой отошел к окну в ледяном узоре и от нечего делать стал выколупывать дырочку. Куда же теперь направят агронома? Эх, как бы в Дворики. Там председатель — женщина, может, легче бы столковались?..
Он не заметил, как открылась дверь, но услышал знакомый частый постук маленьких ног. Девушка почти бежала к выходу, неся перед собой чемоданчик. Ездовой окликнул ее, и она, словно припоминая, оглядела его, засмеялась чему-то и сказала:
— Ох, а я-то боялась, что вы не дождетесь.
— Как это не дождусь? Я на службе, — сказал ездовой, радуясь ее оживлению и смеху, который слышал впервые. — Куда прикажете везти?
— На станцию.
— Куда-а?..
— На станцию. Домой еду, — девушка снова засмеялась и помахала в воздухе командировочным предписанием, на котором подсыхал жирный штамп отметки. Сложив предписание, она спрятала его в карман под шубку и быстро пошла к выходу. Ездовой последовал за ней в страшном смущении.
Девушка уже устроилась в санях, она сидела как-то по-иному, свободно, непринужденно, и болтала ногой.
Ездовой сорвал торбу с морды меринка, приладил сбрую.
— Н-но, — сказал он почти шепотом.
Его удивляла и тревожила легкость, с какой девушка приняла свое поражение.
— Неладно это у вас получилось, а? — осторожно сказал он через некоторое время.
— Ничего, — она опять засмеялась, пригнув голову. — Вот дома удивятся!
Она что-то говорила о доме, о Москве, но ездовой вслушивался не в слова, а в звук ее свежего, чистого, странно чужого голоса.