— Ах, Василий Иваныч, Василий Иваныч! Все нет вашей супружницы и нет. Ну как это можно, не понимаю… — И, вздохнув, опускала глаза.
«К черту! — свирепел Василий. — Должна же она приехать».
Марины все не было.
В воскресенье, когда отец ушел в баню и Маша сидела одна в комнате, неожиданно приехал Колька.
Держа в одной руке тяжелую плетеную корзину, закрытую рядном, в другой — бидон с молоком, он с трудом протиснулся в дверь.
Маша бросилась навстречу братишке.
— За мной? Да? Чего ж так долго не ехал? — И она принялась собирать в узелок свои вещи.
— Ты погоди… — остановил ее Колька, вытирая рукавом взмокшее лицо. — Придется тебе еще в городе погостить…
Маша ничего не поняла. Кольке пришлось объяснить.
В колхозе заболел бригадир Григорий Шабров, и, как видно, надолго. Вместо него бригадиром назначили их мать. Сейчас в колхозе начали убирать хлеб и мать целыми днями пропадает в поле. Вот она и решила, чтобы Маша пожила до конца уборки у отца в городе.
Девочка растерянно заморгала глазами.
— Я лучше с тобой.
— Нельзя со мной… Я тоже на уборке… воду подвожу, — сказал Колька и передал сестренке строгий наказ матери: слушаться отца, не капризничать, не плакать, не ходить грязнулей.
Маша обиженно засопела.
— А говорил тоже — выручу!..
— Я бы выручил… Это так мамка захотела, чтобы ты у отца пожила… Ну чего ты, Манька, чего? Мы же приедем… И мамка и я… Недели через три… Ты жди нас… А это вам продукты…
И, развязав корзину, Колька принялся вытаскивать из нее яйца, масло, мясо, пироги.
Посидев еще немного и рассказав колхозные новости, он заторопился обратно: как бы не прозевать на базаре попутную подводу, да к тому же ему не очень-то хотелось встречаться с отцом.
Вернувшись из бани, Василий застал дочку в слезах. Из ее сбивчивого рассказа он понял, что Марина прислала еду, сама она очень занята, приехать не может.
«Да что она, смеется надо мной! — про себя выругался Василий. — Сама не едет, а я тут с девчушкой нянчись!»
Утром ему вновь пришлось захватить Машу с собой на работу.
В конторе уже все привыкли к Маше, звали ее «Белочкой», посылали в буфет за бутербродами, за морсом. Появились у Маши и друзья. Главный бухгалтер с огромным золотым зубом и такой же беловолосый, как и Маша, подарил ей коробку цветных карандашей и попросил:
— Нарисуй мне, Белочка, самое-самое интересное…
Маша задумалась, пососала карандаш и во весь лист нарисовала кособокий дом. На окнах прямо из подоконника прорастали диковинные голубые цветы, труба была похожа на гриб, а дым был изображен в виде пружины.
— Это уж я видел, — разочаровался бухгалтер. — Ты мне этими домиками весь стол испачкала.
— Так это ж наш дом, а те чужие, ничьи! — горячо вступилась за свой рисунок Маша. — Мы осенью строиться будем. Сейчас у нас изба старая, тесная. А в новом доме шесть окон прорубим. Дом красивый будет… Ты приезжай потом посмотреть. Ладно?
— Хорошо, приеду, — пообещал бухгалтер и обернулся к Машиному отцу: — Что же это, Василий Иваныч? Жена в деревне новый дом собирается строить, а ты скрываешь от нас.
Василий пренебрежительно отмахнулся:
— Наговорит вам девчушка… Откуда ей знать! Да и доходов у жены не хватит.
— Нет, я знаю… — заспорила Маша. — Колька говорил… Мамка строиться будет. Она теперь у нас бригадир…
Василий покачал головой — дочка становится выдумщицей. Наверное, это от скуки.
Через неделю на квартиру к Василию зашел березовский кузнец Коньков, передал ему корзиночку с провизией и спросил, как поживает Маша.
— Да она что, Марина, продуктами от меня решила откупиться? — вышел из себя Василий.
— Она бы и сама дочку навестила, — пояснил кузнец. — Да понимаешь, страда! А супруга твоя — бригадир у нас.
У Василия пересохло во рту.
— Бригадир?!
— А что ж! Марина дело ведет разумно, народ с ней считается. И вообще колхоз наш на поправку пошел. Нового председателя избрали, агронома. Народ к земле потянулся. Кое-какие доходы появились… — Коньков пристально оглядел Василия и с сожалением покачал головой. — Продешевил ты, пожалуй, Василий Иваныч, зря на сторону переметнулся.
Василий отвел глаза в сторону.
— Здоровьишко у меня не того… сам знаешь…
Оставив корзиночку с продуктами, Коньков ушел, а Василий, опустив голову, долго сидел за столом.
Маша подошла к столу и заглянула отцу в глаза. Они были мутные, тоскливые. У девочки сжалось сердце.