— Моя ошибка. Пусть я за нее и отвечу. Но колхозы-то не должны страдать из-за нее! И, кроме того, как же я могла знать, что в обменном фонде окажутся мягкие сорта?
Я говорю:
— За такой короткий срок мы кондиционных процентов не натянем. Это дело на свою ответственность взять не могу.
— Возьму, — говорит, — на свою ответственность.
Я говорю:
— А я вам приказываю…
— А я вам не могу подчиниться…
Опять подбородок вперед лопаткой и полное отсутствие губ…
Аркадий поддерживает меня:
— Вы не извлекли никаких уроков из разговора с секретарем обкома… Нам, очевидно, придется прибегнуть к той крайней мере, о которой мы тогда говорили.
И я подтверждаю:
— Иного выхода я уже не вижу…
А она ведь ничего не знает о той беседе, которую вел с нами Сергей Сергеевич после ее ухода. Она только то знает, как он ее отчитывал за отсутствие дисциплины.
Побледнела, голову наклонила, вышла… Мы думали: урезонили ее, смирилась. Ничуть не бывало!
На другой день узнаем, что в трех ее любимых колхозах отказались от обмена и решили дотягивать свои семена до кондиции.
Это значит, что она, пользуясь своим авторитетом в этих колхозах, опять действует вопреки моему прямому приказу! А еще это значит срыв посевной в отстающих колхозах!.. Она думает, что даст она им инструкции, и колхозы в три дня сделают все, что она укажет! А я эти колхозы знаю не первый год! Я знаю, что за три дня там Настины инструкции только-только дойдут до сознания. Да еще минимум три дня уйдут на сборы да на раскачку. Да еще три дня понадобится на то, чтоб обнаружить, чего не хватает в колхозе для выполнения этих инструкций. А там начнутся поездки в райком и в МТС с жалобами на разные недохватки! А там, глядишь, посевная в разгаре!.. Поедут обменивать, и окажется, что лучшие сорта из обменного фонда разобрали другие колхозы, а нам достанется то, чем другие побрезговали… Вот тебе и подняли отстающие колхозы! Большое дело наша агрономша рубит под корень!
И до того вся эта картина ярко нарисовалась в моем воображении, что бросил я все дела, оседлал свой «газик» и без шофера помчался в те колхозы с недозволенной скоростью.
Не доезжая до «Октября», наткнулся я на такую картину. Завяз средь дороги грузовик, шофер возится с мотором, а вокруг грузовика, держась за борта, прыгает на одной ноге Настасья. Вторую ногу она не то подвернула, не то ушибла… Подъехал я. Вышел из машины.
И по лицу моему она поняла, что не прощу я на этот раз ее самоуправства.
Ногу еще сильнее поджала, стоит, держится за борт, смотрит на меня, поджидает, пока подойду…
Подошел я, и здесь, в открытой степи, у грузовика состоялся наш решительный разговор…
— Что ж, — говорю, — Настасья Васильевна… В третий раз нарушаете вы прямое распоряжение директора! В третий раз поступаете прямо вопреки моему приказу в серьезном и ответственном деле! Разговаривали мы все с вами много и… безрезультатно! Предупреждение я вам давал. Вы его оставили без внимания. Выговор я вам записывал. На вас и выговор не подействовал… Секретарь обкома с вами беседовал… Вы и из этого не сделали выводов! Что же еще с вами делать? Один у меня остается выход…
Опустила она голову… И поднятую ногу тоже опустила: позабыла про нее… Мрачно смотрит не на меня, а куда-то вниз, на сусличью нору…
— Сама вижу, что не работать мне у вас в МТС. Работаете вы неправильно, и убедить вас в этом я не могу и примириться с такой работой не в силах… Уйду я… Увольняйте… Только прежде… семена дотяну… сохраню колхозам твердую пшеницу…
Ничего я ей не ответил. О чем тут еще разговаривать? Сел в машину, дал газу и поехал дальше.
Подъезжаю я к колхозу «Октябрь». Смотрю и не понимаю… Возле тока полно народу. Сортировки работают вовсю. У амбаров сидят бабы и сшивают домотканные половики — подстилать под зерно вместо брезентов. В амбаре председатель колхоза и дед Силантий подготовляют все для яровизации семян.
Что, думаю, за чудеса такие? Бывало, здесь и в урочное время людей не дозовешься, а сейчас дело к вечеру, время не рабочее. Показываю на людей и говорю председателю:
— Собрались?
— Собрались! — отвечает.
— Как же это получилось?
Объясняет:
— Через доверие… Поверил народ и нашим планам и нам с Настасьей Васильевной.
Подхожу к председателевой матери, к самой скандальной и поперечной старухе из всего колхоза.
— И вы, — говорю, — сегодня здесь?
— Як же ще? — отвечает. — Настасья Васильевна сама до моей хаты забегала… Она мене уважает, як же мені ее не уважить?