По-моему, ей нравилось, что я любуюсь ею. Она снова улыбнулась уже не заученной профессиональной улыбкой, а просто тепло, по-человечески, а потом села напротив меня.
– Вы удивили меня, – сказала она. – Я не ожидала встретить соученика в нашей местной Бастилии.
– Я и сам не ожидал очутиться здесь, – сказал я. – Но какого... что, скажите, Бога ради, вы делаете здесь?
– Прохожу полугодичную практику, – сказала она. – Папа хочет, чтобы я проводила дома хотя бы часть времени, и поэтому я здесь. У меня степень магистра по журналистике, так что эти полгода стажируюсь в “Путеводной звезде”. – Она улыбнулась и пожала плечами. – Это не “Нью-Йорк тайме”, конечно, но, думаю, с этим можно повременить до окончания колледжа.
– Господи, – сказал я. Я и вправду сказал “Господи”. – После всего этого г... всего этого абсурда, который я пережил, вы просто услада для моих больных глаз... в буквальном смысле слова... И больной челюсти, – добавил я, поглаживая себя по лицу, там, где особенно остро ощущалась “зубная боль”.
Сондра нахмурилась.
– Вы хотите сказать, что они вас били?
– “Били” – не то слово.
Из большой черной сумки, висевшей у нее на плече, она достала карандаш и блокнот для стенографирования.
– Сейчас вы все мне расскажете, – сказала она. Я так и сделал. Я рассказал ей о своей работе, о письме Чарлза Гамильтона и обо всем, что последовало за ним, когда мы приехали в Уиттберг. Она делала записи скорописью, задавая попутно вопросы, уточняя подробности, и все время слушала меня с серьезным, а порой со взволнованным видом. Когда я закончил свой рассказ, она быстро пролистала свои заметки, а затем сказала:
– Это ужасно, Пол. Я никогда не думала, что полиция в этом городе может быть такой злобной, и я не могу поверить, что это мой папа приказал им действовать таким образом. Должно быть, они действовали по собственной инициативе, и если думали, что это понравится моему папе, то глубоко ошибались. Я расскажу ему об этом, поверьте мне, и поговорю с редактором, чтобы мою статью поместили на первой полосе. Ждите сегодняшнего вечернего выпуска. Им это не сойдет с рук, Пол, поверьте мне.
– Хотелось бы надеяться.
– Им не удастся отвертеться. – Она поднялась, очень молодая, очень решительная и очень красивая. – Вот увидите. Вы возвращаетесь в мотель?
– Скорее всего, да.
– Я вам туда позвоню. Мы доберемся до самой сути. – Говоря это, она подошла и протянула мне руку, и на этот раз я ее пожал. – Именно для этого существуют репортеры, – сказала она. – Чтобы доносить до народа правду.
Я улыбнулся ее убежденности.
– Вот уж мы им зададим, – шутливо заметил я.
– Держу пари, что зададим. – Она крепко пожала мне руку. – Бегу в редакцию, чтобы успеть подготовить материал к вечернему выпуску.
– Правильно.
– Я позвоню вам. Пол.
– Хорошо.
Мы вышли в вестибюль, и я проводил ее до входной двери, где на высокой платформе у самой массивной дубовой двери сидел мужчина в форме с нашивками на рукавах. Там мы снова обменялись рукопожатиями, и она снова пообещала позвонить. А я поспешил за своим бумажником.
– Я Пол Стендиш, – сказала я дежурному. – У вас мой бумажник.
– Совершенно верно. – Он протянул мне пакет со словами:
– Проверьте содержимое, напишите вот здесь, что все получили в полной сохранности, и поставьте свою подпись.
Поскольку все действительно было в целости и сохранности, я подтвердил это в соответствующей форме, потом надел ремень, вдел в ботинки шнурки и убрал бумажник в карман. Затем снова подошел к дежурному:
– Я хочу поговорить с моим другом, Уолтером Килли.
– Время для посещения – с двух до трех.
– Время посещения? Он арестован?
– Вы сможете поговорить с ним в любое время с двух до трех.
– Но ведь... разве они его не отпустили? Меня же отпустили.
– Мне это не известно, – сказал он. – Время посещения с двух до трех.
– Я подожду, – сказал я. Он пожал плечами:
– Как хотите.
У противоположной стены была скамья. Я подошел к ней и сел. Большие часы над головой дежурного показывали шесть двадцать.
Уже наступило утро, и, следовательно, я провел в этом здании двенадцать часов. Я закурил сигарету и поерзал, устраиваясь поудобнее на скамье, готовый провести здесь еще двенадцать часов. Мне надо поговорить с Уолтером, понять, что происходит и что мне следует делать дальше. В этой игре я был всего лишь любителем и без Уолтера был обречен на проигрыш.
Без двадцати пяти минут семь из глубины здания показался Джерри. Ленивой походкой он приблизился ко мне и с ухмылкой проговорил:
– Известно ли вам, какой срок дают за бродяжничество?
– Я жду мистера Килли. Он указал на часы.
– Видите секундную стрелку? Сейчас она на отметке девять. Как только она совершит круг и перейдет эту отметку, вы будете считаться бродягой. И я арестую вас за бродяжничество. И тогда вы проведете здесь тридцать дней. Вам это подходит?
Бросить Уолтера? Но я пропаду без него. Я не буду знать, что делать. Я следил, как движется секундная стрелка, от двенадцати к одному, потом к двум, к трем, и думал, стоит ли тягаться с Джерри. Я не мог идти один в этот город. Секундная стрелка прошла отметки четыре, пять и шесть, я взглянул на Джерри и понял, что он не шутит и что больше всего на свете он хочет, чтобы, когда секундная стрелка дойдет до отметки девять, я все еще сидел на этой лавке, и тогда у него будет повод снова затащить меня внутрь. Когда секундная стрелка прошла отметку семь, я встал, а когда она подходила к девяти, я открывал уже наружную дверь.
Небо перед восходом было мрачным, и улицы выглядели убогими и заброшенными. Стоя на тротуаре, я ощущал прохладу утреннего воздуха и некоторое время глядел на здание, пока из дверей не вышел Джерри. Он остановился на верхней ступеньке и с всегдашней своей ухмылкой взирал на меня. И я пошел налево.
Куда мне идти? Что делать? Они не отпускают Уолтера; мне надо во что бы то ни стало вызволить его отсюда. И немедленно покинуть этот злополучный город. Но как это сделать?
Мне нужно кому-то позвонить. Проходя мимо закрытой аптеки, я заметил в витрине синюю табличку с надписью, из которой следовало, что в аптеке имеется телефон, которым при необходимости можно воспользоваться, и мне захотелось кому-то позвонить.
Но куда? Может, позвонить в Вашингтон? Но я там никого не знаю. Я и правда никого не знал в АСИТПКР, кроме Уолтера. Я их не знаю, и они меня не знают. И насколько мне известно, Уолтер находится в городе, где вообще нет никаких проблем.
Тогда кому? Доктору Ридмену? Эта мысль меня просто покоробила. Какой, черт возьми, от него толк?
Я дошел до Харпер-бульвара и увидел открытую забегаловку. Я старался сосредоточиться на своих проблемах – ведь Уолтер все еще находится в тюрьме! – но яркий неоновый свет сбил меня с толку. Я вдруг понял, что смертельно голоден. Раньше я как-то этого не замечал: голова была забита совсем другим.
Я попытался пройти мимо забегаловки, чувствуя, что было бы нечестно по отношению к Уолтеру в подобный момент думать о еде, но не смог. Терзаясь угрызениями совести, я тем не менее вошел и заказал две порции яичницы с беконом, ржаную булочку, колбасу и три чашки кофе. Расправившись со всем этим, я почувствовал себя лучше и морально и физически. За последней чашкой кофе я закурил, окончательно расслабился и стал размышлять.
Как оказалось, все мои мысли заканчивались знаком вопроса. Что в эту самую минуту происходит с Уолтером? Что случится со мной? Каким образом мы с ним сможем убраться прочь из этого ужасного города? Кто в действительности убил Чарлза Гамильтона и связано ли это на самом деле с присутствием в городе представителей АСИТПКР?