Мимо проехала машина, направлявшаяся в город. Я отступил к дорожному знаку и ждал, пока огни автомобиля исчезнут за поворотом. А потом побрел вдоль грязной обочины прочь от Уиттберга.
Я все шел и шел, и только всего две машины обогнали меня. Все остальное время дорога принадлежала одному мне. Слева от себя я увидел купы деревьев, и мне захотелось вдруг побежать, но мой живот решительно воспротивился этому. И я опять просто шел, сосредоточившись только на своих ощущениях, вдыхая запахи ночи.
Через некоторое время я вынужден был остановиться из-за дрожи в ногах. И только тогда я вспомнил об Уолтере и осознал, что со мной происходит. Оказывается, я пытался убежать прочь. Но даже самому себе я не хотел в этом признаться; я отвлекал себя впечатлениями от своих ощущений.
В этом месте на обочине дороги были белые бетонные столбики. Я сел на один из них и закурил сигарету, первую после того, как я покинул мотель. А точнее, первую после того, как Бен избил меня. Я сделал одну затяжку и бросил сигарету.
Ты трус. Пол. Да, ты молокосос и к тому же дебил, но не это главное. Главное, Пол, в том, что ты трус. Ты пытаешься убежать от Уолтера Килли. Ты желаешь убежать от ответственности и не пытаешься хотя бы отплатить за причиненные тебе унижения. Ты пытаешься бежать прочь от жизни, которая оказалась сложнее, чем она тебе представлялась. Ты трус, Пол.
Поняв это, я также осознал, что обречен выдержать все до конца. Да, я трус, и к тому же редкостный, потому что не способен даже бежать прочь. Но моя трусость перед грубостью Бена и Джерри, лицемерием капитана Уиллика, властью Леонарда Флейша и вкрадчивой аморальностью Сондры Флейш не шла ни в какое сравнение с отвращением, которое я испытывал к себе. Я осознал, что больше всего на свете боялся поколебать свое собственное мнение о себе. Поэтому я встал и пошел обратно.
Обратный путь показался намного длиннее. В конце концов в темноте показались огни мотеля и его приземистый силуэт, похожий на длинный индейский глиняный барак. Я вошел в свой номер, не зажигая света. Медленно разделся, потому что боли стали мучительнее, чем прежде, и заполз в постель. Мимо по шоссе промчалась машина. Свет ее фар скользнул по моим окнам и исчез.
Было совсем тихо, если не считать шум изредка проезжающих по шоссе автомобилей да чуть слышное жужжание насекомого. Горло жгло от сильной боли, а белые пластыри сильно сжимали живот. Я закрыл глаза, и вскоре сон сморил меня.
Глава 14
Проснулся я от резкого стука в дверь. Я открыл глаза и вгляделся в кромешную тьму. Стук прекратился, и задергалась ручка двери, потом снова послышался стук.
Меня охватил страх. В обычной обстановке я просто разозлился бы, но после того, как меня избили, я не на шутку испугался. Я съежился на кровати, подумав о том, что стены здесь очень тонкие и не могут служить надежной защитой.
И тут я услышал:
– Проснитесь же, эй вы!
– Кто там? – спросил я, но, как оказалось, всего лишь мысленно.
Тот же голос пробормотал уже тише:
– Черт его подери! – В нем слышалось раздражение, но не угроза. Ручка двери бешено задергалась.
Я осторожно поднялся с кровати, стараясь двигаться бесшумно, надел очки и поплелся к двери. Ручка перестала дергаться, и воцарилась тревожная тишина. Я приложил ухо к филенке и услышал за дверью тихое бормотание.
– Кто там? – с большим усилием я выдавил из себя свой хриплый шепот и закашлялся.
– Наконец-то, – послышалось в ответ. – Это Флетчер. Откройте.
– Одну минуту! – Я совершенно забыл о Флетчере. Нащупав выключатель сбоку от двери, я зажег свет и открыл дверь. В последний момент я сообразил, что стою в одних трусах и майке. Но Флетчер уже входил в комнату.
Он был среднего роста, лет пятидесяти, коренастый, круглолицый. В добротной одежде, он выглядел весьма преуспевающим бизнесменом. Он прошел в комнату, огляделся и спросил:
– Килли еще не отпустили?
– Нет, сэр.
– Вы об этом мне ничего не сказали, – проговорил он, кивком указав на мое лицо. Я потрогал бинты на щеке.
– Это случилось уже после.
– Местные хулиганы?
– Полиция. Он поморщился:
– Плохо. Голос тоже из-за этого?
– Думаю... думаю, да.
– Лучше закройте дверь.
– Да, сэр. – Я быстро закрыл ее и поставил на предохранитель.
Когда я отошел от двери, Флетчер уже сидел в кресле, открывая чемодан.
– Вы лучше сядьте, – сказал он. – Вы очень бледны.
– Да, сэр.
– А это что такое? Вы весь в пластыре!
– Да, заклеен живот.
– Переломов нет?
– Нет, сэр.
– Слава Богу.
Я снова прилег на кровать, почувствовав слабость. Затем вдруг спохватился и спросил:
– Сколько времени, не знаете? Он взглянул на часы.
– Четверть третьего. Должны были приехать сюда раньше, но в бюро проката автомобилей в Сиракьюсе царит полная неразбериха. – По его тону я понял, что некомпетентность для него – смертельный грех, а абсолютная компетентность – единственная стоящая цель. Он сразу же завоевал мое доверие, и я лежал на спине, довольный, что мое представление о нем подтвердилось.
Он вытащил плоский серебряный портсигар и открыл его.
– Полагаю, что вы сейчас не в состоянии курить. Я покачал головой:
– Нет, спасибо.
– Так я и подумал.
В портсигар была вделана зажигалка, он закурил и сунул портсигар обратно в карман.
– Я не хочу, чтобы вы слишком напрягали голос, – сказал он, – но мне необходимо знать, что здесь происходит. Расскажите в общих чертах.
– Существовала переписка с человеком по имени Гамильтон, работавшим на здешней обувной фабрике. Мы с Уолтером приехали сюда, чтобы встретиться с ним. Мы пошли к нему домой, он находился на фабрике, и мы побеседовали с его женой. Потом нас арестовали. Меня продержали всю ночь, а Уолтера держат до сих пор. Они не сообщили мне о причине ареста, и только утром я понял, в чем дело. Был убит Гамильтон. Застрелен.
– Они не предъявили Уолтеру обвинение?
– Думаю, нет. Они задержали его, чтобы допросить. Его тоже били.
– А с вами как? Как вы все это заработали?
– Я... ну, одна девушка, которая работает репортером в местной газете, оказалась студенткой из моего колледжа. Она дочь управляющего фабрикой, но я подумал... словом, я говорил с ней. Все рассказал ей в точности, как было на самом деле. А потом в газетной статье она все вывернула наизнанку и обозвала меня глумливым и дерзким Стендишем, и я пошел к ней, чтобы выразить свое отношение к ее писанине.
– Вы пошли в редакцию?
Я почувствовал, что краска стыда заливает мое лицо.
– Нет, домой к ее отцу. И с ее отцом я тоже разговаривал.
– Ссорился с ним?
– Нет... не совсем. Он пытался убедить меня, что АСИТПКР – плохой профсоюз. Флетчер невесело улыбнулся:
– Рассказал вам все о Хоффе, конечно...
– Да, сэр.
– Они всегда это делают. Люди, подобные Хоффе, льют воду на мельницу руководителей предприятий. Произнеси слово “профсоюз” в беседе с каким-нибудь управляющим, и он сразу же начнет распространяться по поводу Джимми Хоффы. Но они не скажут, что “чистые” профсоюзы мечтают о том, чтобы Хоффа вообще не родился на свет. – Он пожал плечами, снова выразив свое раздражение по поводу допущенной мною оплошности. – Значит, он вас не убедил и, когда вы ушли, натравил на вас собак.
– Примерно так, – ответил я.
– Вы слишком неопытны для всего этого, – сказал он. – Утром я отправлю вас в Сиракьюс. Вы сможете долететь до Вашингтона на самолете.