— Я тебе про Фому, ты мне про Ерему! — прервал другой. — При чем тут Катя? Чего ты путаешь?
— Ай, нехорошо!
— Я тебе русским языком говорю: если ты вправду друг, помоги мне сделать вот это… Ты же в механическом цехе, у тебя все под рукой.
— Где я возьму доски, валики, болты? Мне разве дадут?
— Бери где хочешь, только помоги.
— Разве я сказал «нет»?
— Значит, сделаешь?
— Сделаю, кацо!
Разговор оборвался.
5
Я решил помочь Евгению всем авторитетом представителя центральной газеты. Но меня опередили события.
Приближался обеденный перерыв, когда я пришел на территорию верфи. Красавец «Дельфин» был виден издалека. Мне захотелось обойти его кругом. Вскоре я раскаялся — препятствия подстерегали на каждом шагу.
— Посторонись! — кричали мне.
Пронзительным дискантом свистел, проезжая, подъемный кран. Я спотыкался о неубранные листы железа. Земля возле теплохода была в красных каплях краски.
Этакая махина! Только здесь, на стапелях, можно по-настоящему оценить его размеры: когда теплоход в море, вода скрывает большую часть корпуса.
Я стоял, задрав голову, под стремительным носом «Дельфина», любовался якорными бухтами, похожими на раскосые прищуренные глаза, когда на меня налетел человек. Он отскочил, не извиняясь, и побежал дальше. Мельком я увидел лысую голову и круглые очки в тонкой стальной оправе.
— Да как он посмел?! — прокричал человек, исчезая за подъемным краном.
Минуту спустя туда же пробежал расстроенный подросток. Он поддерживал руками не по росту большую спецовку, покрытую красными, черными, белыми, оранжевыми кляксами; казалось, на ней, как на палитре, смешивали краски.
— Да разве ж он спрашивался, Матвей Иванович? — на бегу говорил подросток. — Он же самовольством — взял и сделал. Мы, конечно, спорили — так ему что!
Я пошел следом.
В просторном полутемном цехе бушевал скандал. Женя стоял у странного сооружения: в ящике тихо плескался разведенный сурик, из него не спеша выползала прокладочная лента, которой проклеивают корабельные швы, протискивалась между двух валиков и ложилась на доску. Женя медленно тянул ленту и посыпал ее мелом.
— …Самовольщик! Озорник! — кричал багровый от гнева мастер. — Кто разрешил? Сейчас же приказываю прекратить!
— Вы раньше проверьте качество, — тихо ответил Женя; даже несмотря на загар, он был бледен.
— Прекратить сию минуту!
— Не прекращу.
— Да что ж это?! — мастер задохнулся. — Да я сейчас к начальнику цеха!..
Матвей Иванович еще кричал в цехе, когда я вошел к начальнику. Мы говорили недолго. И когда ворвался мастер в съехавших набок очках, охрипший, начальник встретил его спокойно.
— Да вы, Матвей Иванович, не волнуйтесь, — сказал начальник, выслушав. — За самовольство мы взгреем Афанасьева. Ясно? А теперь пусть работает по-своему. В конце смены я сам — вместе с вами, конечно, — проверю качество. Тогда увидим…
В конце дня я забежал домой, чтобы взять вещи. С Марией Петровной мы простились сердечно.
— Будете в наших краях, так милости просим к нам. Как все равно к родным. Хоть ночью, хоть когда, — сказала она, провожая.
Уже в дверях я столкнулся с Женей. Сияние шло от его спутанных волос.
— Уезжаете?! — огорченно спросил он. — Что так быстро?
— С победой, Женя! — ответил я.
— Да вы откуда знаете?
— Слухом земля полнится! Ну, как?
— Десять норм и отличное качество! — гордо ответил Женька.
— Эх, ты, садовая голова, партизан партизаныч! — сказал я, кладя руку ему на плечо. — Разве же этому учили тебя в армии?!
— Не стерпел! — признался он, опуская глаза.
Я зашел в горком партии, чтобы отметить командировку и проститься.
— Можно? — спросил я, приоткрыв дверь в кабинет секретаря.
— А-а, это ты! Уезжаешь? Ну, заходи, заходи! — ответил секретарь.
Он сидел за большим письменным столом, плотный, в зеленой гимнастерке с тремя рядами орденских ленточек; первая седина белела на его висках.
Перед столом, в кресле, сидел еще кто-то.
— Не помешаю? — спросил я.
Сидевший в кресле обернулся — это был Жуков, секретарь парткома верфи.
— Здравствуй, — сказал он. — Да ты и так знаешь это дело. Кстати, не дашь мне соврать.
— Ну что же, Жуков, — сказал секретарь горкома, когда я сел, — рассказывай: что у тебя там за нелегальные стахановцы появились?
— Да, — ответил Жуков, — допустил я ошибку.
Он рассказал всю историю с Женькиным предложением.
— Делаю для себя вывод, — закончил он, — что надо проверить, кто и как разбирает рационализаторские предложения. — Он закурил. — А Евгений Афанасьев, видно, дельный парень, только больно нетерпеливый.
— Что он нетерпеливый, это как раз лучше всего, — сказал секретарь горкома. — Эту нетерпеливость беречь надо, Жуков! Беда, если человек притерпится: тускнеет тогда человек, гаснет. Многие ухитряются привыкнуть даже к клопам. И, если хочешь знать, паренек прав: с того момента, как обнаружилась возможность сберечь материалы и рабочее время, всякое промедление — растрата. Растрата государственных средств.
Поезд медленно идет вдоль берега моря. Вдали стоят освещенные заходящим солнцем облака. Они отразились в спокойной воде, и по морю протянулись до берега снежные, румяные, синие, оранжевые полосы. Изредка клуб паровозного дыма пролетит перед окном, и к свежему дыханию моря примешивается запах гари.
Я смотрю в окно и досадую, что не успел проститься с веснушчатым мальчиком Колькой.
© Лукашевич Вадим Петрович, текст, 1954