Ни удивления, ни страха, ни даже попытки объяснить все чистой случайностью — к чему эти унизительные самооправдания, если вот уже вторая дверь открывается, и Диана оказывается в комнате с высоким камином, и неизбежный стол развернул перед ней свою заботливо выпестованную тень. Диана машинально взглянула на небольшую белую скатерть и три стакана, повторы уже несколько удручали, напористый луч все так же разрезал полумрак. И только дверь в глубине комнаты закрыта и таила в себе что-то новое и неожиданное в веренице неукоснительно оправдывавшихся ожиданий. После недолгого колебания она решила, что дверь была закрытой по той единственной причине, что она не вошла в последний зал музея, и, увидев то, что за нею скрыто, она всего лишь завершит осмотр. В конце концов, во всем есть какой-то тайный расчет, все одновременно слишком непредсказуемо и абсолютно ожидаемо, поэтому бояться или удивляться было так же нелепо, как свистеть или вопрошать, нет ли кого-нибудь в доме.
Закрытость двери, впрочем, оказалась мнимой, она легко поддалась, и за ней все было так же: тот же луч желтого света, разбивающегося о стену, стол, быть может еще более голый, чем предыдущие, его длинное и уродливое отражение, как будто кто-то резко сорвал и бросил на пол черную скатерть, или вот еще на что он похож — на окоченевшее тело на четырех лапах, с которого только что сняли одежды, темнеющие теперь подле него. Достаточно было взглянуть на стены и на окно, чтобы признать все ту же пустующую сцену, впрочем, уже без двери, ведущей в новые помещения дома. Вначале она не заметила стоящего возле стола стула, затем дополнила им картину — столы без стульев или со стульями в различных, но столь похожих одна на другую комнатах. Несколько разочарованная, она подошла к столу, села и закурила, играя кольцами дыма, который пробивался, рисуясь, сквозь столб горизонтального света, как бы наперекор пустоте, царящей во всех комнатах, на всех полотнах; вторя ему, что-то быстро прошелестело за спиной Дианы, будто птичий писк или скрип сухих деревянных панелей; конечно же, незачем замедлять шаг в предыдущей комнате, чтобы разглядеть слабые тени, которые отбрасывали на стену три стакана, стоящие на столе, незачем и ускорять шаг, надо идти, не поддаваясь панике, но и не оглядываясь.
В переулке какой-то парень спросил ее, который час, и Диана подумала, что надо бы поторопиться, если она хочет успеть поесть, однако официант, оказалось, ждал ее под платанами, пригласил и проводил на самое прохладное место. Есть, в сущности, не было никакого смысла, но в мире Дианы почти всегда подчинялись этому обряду, и Орландо утверждал, что уже пора, да и время надо было как-то скоротать. Она заказала какое-то блюдо и белого вина, ожидание было довольно долгим, хотя в кафе никого больше не было; не заказав кофе и не расплатившись, она уже знала, что вернется в музей — какая-то скрытая в ней темная сила побуждала ее к этому, — хотя лучше было бы принять все как есть и даже не удивляться, но если она этого не сделает, то будет корить себя до конца того жизненного этапа, когда все примет привычные очертания — музеи, отели и экскурсы в прошлое. И хотя сомнения ее не покидали, она понимала, что воспрянула бы разумом, как довольный пес, удостоверившись в окончательной симметрии, в том, что картина, висевшая в последнем зале, покорно воспроизводила последнюю комнату дома; да и все остальное нетрудно было бы прояснить, поговорив со служителем музея; в конце концов, тьма художников в точности воспроизводила свои модели, и немалое число столов осело в Лувре или Метрополитене, будучи сколками реальности, ставшей забвением и пылью.