– …они сказали, что меня грабят, что тут все снесут, построят квартиры с одной спальней и продадут их минимум по полмиллиона. Пятьсот тысяч фунтов, представьте! За одну спальню – и это доступное жилье; а вон там, с другой стороны, будет еще один дом, когда старый уберут, там сделают роскошные апартаменты, только их отгородят от доступного…
– Доступного, – прорычала Агнес; лицо ее напряженно дергалось, а пальцы машинально поглаживали молоток в чемоданчике.
– …от доступного дома, чтобы жильцов роскошных апартаментов не беспокоили те, кто сумел выбить в кредит всего лишь полмиллиона фунтов за квартирку с одной спальней, и я сказал…
– Пошли они. На хрен.
– Агнес… Я сказал, что прожил в Лонгвью тридцать восемь лет; да, тут нужно приложить руки, но мы можем это сделать, район построили всего шестьдесят лет назад, здесь до сих пор стоят дома вековой давности, а мне в ответ…
– Им заплатили, – рявкнула Агнес, вскинула голову и свирепо уставилась на стену справа от вестника. – В свое время муниципалитет продал комплекс за сорок пять миллионов. Знаете, сколько потрачено, чтобы всех нас отсюда выжить? Сорок девять миллионов. Вот она, великая схема денежных накоплений: продать нам жилье и потратить наши же деньги, наши налоги на то, чтоб какой-то богатый козел построил конченую богатую многоэтажку для конченых богатых…
– Агнес…
– Пожалуйста, говорят, мы дадим вам новое жилье. Мне прислали фото, заботливые такие, мать их! Знаете, где? В Бракнеле. Я даже не представляла, где этот долбаный Бракнел, я нашла его на карте, так он даже не в городе, блин! Чтоб туда добраться, нужна машина, понятно, машина, и ничего, я им говорю – слушайте, я работаю в магазине на Тоттенем-Корт-роуд, не могу я жить в долбаном Бракнеле, а они мне – оттуда каждые полчаса ходят поезда до станции Ватерлоо, и я тогда… мне тогда…
Она плакала. Сидела с прямой спиной, сцепив пальцы на коленях, и плакала. Старик сжимал ладонь Агнес, та сжимала его ладонь; дедушка с внучкой вглядывались в картины, видимые только им двоим, а чай остывал, и тишина окутывала мир за окном. Наконец Иеремия поднял голову, посмотрел Чарли в глаза и спросил:
– Бывает ли, что Смерть приходит за идеей? За некой сутью?
– Да, – ответил Чарли, не в силах оторвать глаз от сердитой плачущей девушки. – Да, бывает.
– Хорошо. Пусть приходит. Я с удовольствием обсужу с ним кое-какие идеи, прошлые и будущие.
Спустя час вестник, допив чай из грязной кружки, покинул старика с внучкой и побрел назад под слабеющим дождем – голова опущена, ноги тяжелые. Неужели, рассуждал он, все дело в английском, неужели именно из-за него сегодня так тяжело на душе? В других странах Чарли говорил на других языках и тем самым словно воздвигал барьер между собой и своими обязанностями, выстраивал лингвистическую стену, которая превращала печаль, скорбь, тоску, отчаяние в понятия не столько эмоциональные, сколько фонетические. В разговоре же на родном языке, в городе, который Чарли постепенно начинал считать своим, эти слова приобретали значение, не нуждавшееся в переводе.
Чарли возвращался в Далуич в тускнеющем свете дня, асфальт под ногами блестел черным зеркалом, тут и там вспыхивали желтые фонари, из распахнутой пасти подземки вытекали взмокшие краснолицые люди, тащили домой после работы сумки с покупками.
Вечером при свечах – без повода, просто со свечами красиво – Эмми спросила:
– Ты чувствуешь себя англичанином?
– Нет. Вроде бы нет. Что значит – англичанином?
– Если тебя посылают к кому-нибудь в Англии, к умирающему…
– Смерть есть Смерть.
– Ты постоянно так говоришь.
– Прости, я не хотел… Просто… Все живут, и все умирают. Мир меняется – так устроено, – и я тоже буду жить, а потом умру… Может, сменим тему?
– Смерти не важно, какой ты национальности?
– Нет.
– Значит, англичанином ты себя не чувствуешь?
– Я чувствую себя… живым. Мне кажется, живые хорошо понимают, что значит жизнь для других.
– Еще рыбы?
– Да, спасибо.
– И гороха?
– Обязательно.
– На десерт у нас пирожные с заварным кремом.
– Ты меня потом до кровати донесешь?
На следующее утро Морин из управления в Милтон-Кинс прислала Чарли электронное письмо с советом включить радио, и на волне местной радиостанции он услышал звенящий голос Агнес:
– Мы не прекратим борьбу, никогда. Мы никогда не уступим. Дело тут не в деньгах, не в муниципалитете и не в самом здании – дело в справедливости. Дело в несправедливости. Дело в нас – мы отстаиваем свой дом, свою жизнь. Вчера моего дедушку навестил вестник Смерти, и дедушка заявил гостю в лицо – возвращайся к своему хозяину, передай, если я ему нужен, то пусть приходит в Лонгвью лично!