Таким образом, Игорь завоевал авторитет среди новых одноклассников. Они и привели его в свою «качалку». Здесь Игорь впервые увидел разборные гантели и тренажеры для накачки отдельных групп мышц. Иные местные парни занимались тут по многу лет, некоторые даже в ущерб своему здоровью, бессистемно, недозированно, да еще и без достаточно калорийного питания дома. Все это иногда приводило к внутримышечным кровоизлияниям и сердечным болезням. Игорь с удовольствием окунулся в этот мир. Обладая отменной физической «базой» и имея отличное питание у тетки, он легко переносил нагрузки и стал быстро набирать мышечную массу. К сожалению, с учебой в новой школе все пошло не столь успешно. Здесь было не принято хорошо учиться, особенно среди парней завсегдатаев «качалок», и Игорь волей-неволей стал скатываться на тройки. Тетя Вера, мягкая и добрая, не могла заменить мать, которая обычно жестко, иногда и с помощью отцовского ремня лечила «троечную» болезнь сына.
В Люберцах у Игоря появились новые друзья. Их крепкая спайка, готовность прийти друг другу на помощь очень импонировали ему. С другой стороны он не понимал их конечную цель. Ведь они «качались» не для того, чтобы добиться успехов в спорте, или восхищать мускулами девчонок на пляже. Им, детям в большей части ничего не добившихся в жизни родителей-пролетариев, сила нужна была для самоутверждения. Игорь не мог проникнуться их ненавистью к москвичам, особенно ко всякого рода панкам, хиппи, рокерам, металлистам и к прочей, как они выражались «накипи». Себя они именовали «люберы». Если бы Игорь попал в Люберцы в детском возрасте, возможно, он бы тоже принял идеологию «люберов». Но он к 15-ти годам уже имел хоть и довольно аморфное, но в общем вполне определенное собственное толкование жизни. В сознании Игоря, жившего до того в лоне своей семьи, не познавшего в «зародыше» стадного ясельно-детсадовского коллективного воспитания, да и в поселке, в школе проводившего только учебное время… Для него казались дикими взаимоотношения в семьях своих новых друзей. Здесь дети, как правило, в грош не ставили родителей, особенно отцов, более того некоторые их презирали. Бывая в квартирах и домах приятелей, он наблюдал, что тамошние внутрисемейное общение часто пестрит матерными «переборами», причем от отцов не отстают и матери, в том же духе им отвечают не только сыновья, но и дочери. Игорь, конечно, не впервые слышал матерщину, и в поселке, и в казарме ее было предостаточно. Знал он и что отец частенько матерится в казарме. Но дома он себе этого никогда не позволял, не говоря уж о матери. И еще одно «открытие» сделал там же в Люберцах Игорь. Ему показалось, что тамошние матери и даже отцы побаиваются своих «накачанных» сыновей. Это вообще не укладывалось в голове Игоря. Неужто, эти бугаи могут не только выматерить, но и поднять руку на своих родителей? Он все время пребывавший под жестким материнским контролем, привык ей повиноваться, более того, никогда не воспринимал наказание, даже побои как нанесение какой-то обиды, подсознательно уверовав, что мать имеет на это полное право. Правда, родители его новых товарищей часто являли собой довольно неприглядное зрелище. Отцы, или вообще отсутствовали, или были пьяницами, рабочими низшей и средней квалификации, матери заморенные и уработанные на всевозможных вредных производствах, на которых иной раз было противно смотреть. Впрочем, таковых родителей Игорь видел и среди своих одноклассников в Новой Бухтарме. Но там почему-то дети даже таких родителей не презирали и не стеснялись. Почему? Может потому, что здесь рядом Москва, где люди жили совсем иначе, и там многие родители могли обеспечить своим детям иное качество жизни, на порядок выше? Лично у Игоря вопрос, должны ли дети уважать своих родителей никогда не возникал, он считал это само собой разумеющимся. Он привык гордиться как своим отцом, всесильным хозяином дивизиона, так и строгой, красивой даже в домашнем халате матерью. А главное, он видел, что его семья это единый монолит, и он считал себя неотъемлемой частью этого монолита.