Когда, после почти годичного пребывания Игоря у тетки в Люберцах приехали в отпуск родители… Они с трудом узнали сына. Перед ними предстал, разодетый в столичные модные обновы (джинсы, рубашку, кроссовки…) значительно переросший мать и едва не догнавший в росте отца, здоровенный парнище с распиравшими рубашку мышцами. Железные «пилюли» люберов и теткин обильный стол, помноженные на природное здоровье в совокупности превратили мальчика в атлета. Ознакомившись со школьным дневником сына, Ратников только крякнул, а Анна безапелляционно постановила – прекратить эксперимент. Вера расплакалась, прося оставить Игоря, который стал для нее отрадой в однообразном, бесцельном существовании, объектом заботы и обожания. Но Анна, видя, что сын за этот год не только вырос, окреп, но, и, кажется, отбился от рук, была непреклонна.
Игорь не противился возвращению, хоть жизнь в Люберцах и оказалась очень интересной. Он, как это ни странно, скучал по «точке», Новой Бухтарме, поселковой школе, местам, где родился и провел почти всю свою жизнь, по отцу с матерью, сестренке, по привычному и понятному укладу гарнизонной жизни. К тому же его подмывало предстать перед своими прежними одноклассниками, похвастать столичным «прикидом», приобретенной в «качалке» мускулатурой, порассказать о жизни в столице и окрестностях. В этот последний отпуск Ратниковых, летом 1986 года, Игорь с важностью исполнял обязанности семейного гида. Он с видом сторожила водил родителей и по Люберцам, и более или менее ориентировался в прилегающих районах Юго-Востока Москвы. Как-то он признался отцу, что собирается после школы поступать в Московское общевойсковое училище имени Верховного Совета РСФСР, а в увольнение потом будет приезжать к тетке. Оказалось, что немало люберецких парней в свое время окончили и сейчас учатся в этом училище, располагавшееся хоть и в черте Москвы, но совсем рядом с Люберцами, сразу за окружной магистралью их разделяющей. Ратников не выказал по этому поводу своего мнения, только попросил пока ничего не говорить матери. Для нее это было бы неприятная новость, ибо она имела все основания считать, что хуже доли военного, а тем более его жены, ничего на свете нет. «Ему еще год в школе учиться. За это время много воды утечет», – рассуждал Ратников, в то же время удивляясь, что сыну не опротивела, виденная им с детства офицерская жизнь.
Беспокойства же Анны в те дни лежали совсем в иной плоскости. Она выведывала у Веры, как вел себя Игорь, чем занимался. За этот, показавшийся ей бесконечным, год она не раз пожалела, что так неосмотрительно отпустила сына. Особенно сильно ее терзала тревога, как бы Игорь не связался с дурной компанией или аморальными девицами. Ведь он такой видный и в то же время домашний, неопытный. Она не на шутку расстроилась, узнав, что сын почти каждый вечер где-то пропадал допоздна. Разъяснения Игоря насчет «качалки» ее не успокоили. Уже забыв, какой сама была в 16-ть лет, Анна считала, что сына нужно еще опекать и опекать. Её беспокойства были не так уж и безосновательны. В «качалку» действительно иногда приводили девиц в возрасте от 14-ти лет и старше. По совместительству подвал, особенно зимой, являлся и местом для свиданий. Обычно парни и девушки дожидались конца тренировки и оставались там после неё. К этим компаниям присоединялись и некоторые «качальщики». По слухам там и «пили», и «дурь» курили, и уж конечно заваливали девок на гимнастические маты. Игоря тоже не раз приглашали «оттянуться» после тренировки, приглашали и девчонки значительно старше его. Он смущался, краснел, но наотрез отказывался, несмотря на то, что определенный интерес к девушкам у него уже, что называется, «проснулся». Но те девицы, которых приводили в «качалку» были ему явно не по нутру. Ему нравились совсем другие, например, Ирина, сидевшая в классе прямо перед ним. Ее тугая коса, маленькие сережки в розовых ушках, ее матовая шейка… Все это он видел перед собой каждый учебный день, ее прямую спину, которая, судя по тому как глубоко врезались в нее, хорошо различимые под форменным платьем бретельки бюстгальтера, была совсем не худенькой…