Ну, с фактами – всё. Однако, хотя они выглядели просто распрекрасно на бумаге, что-то внутри меня не казалось столь благополучным. Я не думаю, что я готов чётко характеризовать ощущение некой неправильности в моей жизни, поскольку не имею объективного понимания, какую именно неправильность я чувствовал, так что я могу дать вам лишь несколько намёков относительно моего внутреннего состояния.
Одной из проблем было то, что я вёл весьма модные курсы в Гарварде. Я читал лекции о работах Фрейда и людских мотивациях, занимался вопросами развития личности и клинической психологии. И все приходящие ко мне студенты надеялись обрести здесь мудрость. Проблема была в том, что я знал, что ничего не знаю. Я имею в виду, что я знал всё, что следовало знать профессору психологии в Гарварде, но когда я снисходил до будничных, но жизненно необходимых практических дел, когда надо было что-то делать с жизнями людей, я знал, что всё это было не совсем то, что нужно.
Я был актёром, играющим различные роли, в том числе – и исследователя, изучающего развитие ребёнка. Поэтому я мог видеть, сколь переменчивы были наши достижения из-за несоответствия характеров живых детей принятым наукой моделям.
Тогда я был психотерапевтом, и много часов в неделю – тем, кто сидит с одной стороны стола, а другой сидит человек, играющий роль пациента. Я играл роль врача, я обращался к моему списку теорий, проверял, как его состояние вписывается в набор симптомов, мы сравнивали, сопоставляли их... И, знаете, этого, как правило, оказывалось недостаточно. Что-то здесь не ладилось. Было похоже, будто психология всё время занимала оборонительную позицию.
Словно бихевиоризм не совсем получал подтверждение в житейском опыте. И я посмотрел вокруг, на моих коллег – психологов и психиатров. И оказалось, что они, на самом деле, были не менее невротичными, чем другие люди. Они приходили на работу и являлись психологами с 9 до 5, а затем шли домой и резко разрывали отношения в своих браках. Их дети были столь же разрушительны, как и чужие. Они показывали те же проявления личности. И естественно, появлялся справедливый вопрос, раз уж все эти теории были столь хороши, и эти люди были специалистами в них, то почему знание теорий не отражалось на их собственном поведении?
Теперь я перестал заниматься психологической практикой, хотя я, действительно, пытался – за спиной осталось пять лет психоанализа, когда большинство коллег пряталось за отговоркой, что, мол, это был дидактический анализ. То есть, я хотел бы помочь другим в соответствии с наукой, но это не очень получалось, потому что я сам был невротиком; имели место неудачи, потому что я сам был болен, и я захотел выздороветь. Потому что я знал, что мой путь не был правильным, хотя, на первый взгляд, все выстраивалось отлично.
Итак, в конце пяти лет занятий психоанализом стало очевидным следующее. Я знал много о работах Фрейда и, основываясь на своем опыте аналитика, замечал, где его интерпретации, судя по статьям 1906 года, были ошибочными. Имелось в виду и то, что, по крайней мере, мои инструментальные средства были не менее весомыми, чем его. Вот и всё, что двадцать пять тысяч долларов продемонстрировали мне.
Я надеюсь, что тем из вас, кто играет роль профессионала в тех же сферах, будет понятно, что здесь, вероятно, срабатывал лишь мой негативный перенос.
И другие примечательные эпизоды случались в той моей жизни. Представьте, что вы приобрели мотоцикл... когда я впервые получил мотоцикл, я любил на нем взлетать на холмы, особенно участвуя в гонках. Было восхитительно с рёвом устремляться вверх по ночным калифорнийским холмам на скорости 95 миль в час – с ветром, бьющим в лицо, с девушкой, прижавшейся к спине. И был трепет, и было что-то ещё очень большое и важное в тот момент, когда ты просто присутствовал, ты просто чувствовал... было место, внутри тебя, где тебе было хорошо. Это продолжалось недолго. Всё остальное время было холодно, или дождливо. После того, как новизна исчезала, мотоцикл оседал в гараже, а самолёт – на взлетно-посадочной полосе. Потому что через некоторое время каждая из вещей, возможности каждого из этих транспортных средств, которые я искал, были изучены, и они были очень конечны, и я чётко осознал существование их пределов.
В это время в моей работе случился застой. Мне было сказано, что кафедра остаётся за мной лишь при появлении новых публикаций. Это означало: или, знаете ли, публикуйтесь или погибайте. Необходимо было издать книги и хорошо выглядеть на бумаге. Я так и сделал, хотя немного обескураживающим было то, что я уже тогда понимал – я не собираюсь заниматься этим всю оставшуюся жизнь. Тем не менее, у меня появились должностные обязательства на ближайшие четыре года.