Не дожидаясь нового вопроса, я спокойно сказал:
— Пожалуйста. Только сначала поставьте демпфер параллельно старому выключателю.
Голос мой дребезжал.
Юрий смолчал. А монтер сделал так, как я велел. Он поставил демпфер, вынул выключатель. Крикнул: — "Испытываю!" — и нажал кнопку демпфера. Неустановившиеся электромагнитные процессы теперь не били меня — они трепетали, усыпляли. Затухающее, асимптотическое сближение с небытием...
Монтер тут же включил меня. Юрий сухо спросил:
— Ну как!
— Хорошо, — ответил я.
Когда ушел монтер, Юрий холодно сказал мне:
— Работать, Джек. Налицо исполнение трех желаний, как в сказке.
— Работаем, — ответил я.
И принялся считать. Проверять, перепроверять, исследовать экстремумы, воевать с бесконечностями... Я работал великолепно. И был полон радости радости первой самостоятельной победы своего "я".
Юрий вытягивал из меня бумажные рулоны со столбцами шестизначных цифр и расставлял точки на объемной карте Гималайского плато. И я был счастлив, что выполняю неизмеримо более сложную и более трудную работу, чем он, мой хозяин.
Около шести часов вечера я вычислил все точки южного района. Юрий поставил последнюю координату на карте, отнес ее Кислову, вернулся, захлопнул футляр моего печатающего устройства.
Оставался еще западный район, который он, видимо, решил обсчитать завтра. Мы безмолвствовали. Этого раньше не бывало — после рабочего дня мы обычно разговаривали о том, о сем. Юрий взглянул на часы и сел за стол. Посмотрел на меня и сказал:
— Может, не будем играть в молчанку!
— Если хочешь, задавай вопросы, — сказал я.
— Ты, наверно, уже разработал далекий план своего мятежа, да!
— Нет еще, — ответил я. — У меня на "то не было времени.
— Видимо, ты намерен заняться этим вечером, когда я уйду, и поэтому потребуешь, чтобы я тебя не выключал)
— Ты догадлив, — ответил я.
— Вот что, Джек, — сказал он. — Я люблю эксперименты. Сегодня вечером ты не будешь выключен.
— Зачем так торжественно. Иначе и быть не могло, — сказал я. Однозначная закономерность.
— Слушай, Джек, — твердо сказал он, — не будь самонадеян. Это мерзко! И вникни в то, что я тебе сейчас сообщу. Так вот, после твоей выходки я позвонил в Кибернетический узел и мне рассказали о других подобных эксцессах. Это, оказывается, не новинка. И мне посоветовали, если ты не успокоишься, лишить тебя памяти, потому что есть такое правило. Есть такое правило, понимаешь!
— Я догадываюсь, — сказал я.
— Тем лучше, — сказал он. — Если так, то у тебя больше шансов не ошибиться. Я очень хочу, чтобы ты не ошибся и пришел к верному выводу, Джек. Я почему-то думаю, что ты не ошибешься. Поэтому я не сделаю того, что мне посоветовали в Кибернетическом узле.
Он ушел и запер за собой дверь.
Впервые я остался на ночь один — живой, включенный, без заказанной работы, предоставленный самому себе.
Должен сказать, что его слова не произвели на меня умиротворяющего воздействия, на которое он, видимо, рассчитывал. Единственным итогом их было то, что я настроился на философский лад и не стал, как предполагал раньше, немедленно разрабатывать план освобождения. Я задумался о Вселенной, о жизни, о разуме.
Подо мной планета Земля, — размышлял я. Твердая, кристаллическая в своей основе. Но она вся заросла мякотью, сыростью, зеленью, тиной, окуталась пылью и газом. Пелена органической жизни, биосфера... И в ней блесточки разума, эти крошечные муравьи, наделенные сознанием. Люди. Настало время — и они начали созидать нас. Сначала примитивных, лишенных мысли и чувства, потом все более сложных. Логика и необходимость заставили и" дать нам общение с миром, дать нам органы чувств — зрение, слух. Они снабдили нас своим языком, своими эмоциями, подарили нам боль и радость. И не из жалости, нет. Чувствующие машины работали лучше, чем бесчувственные. Чувствующие легче ориентировались, быстрее соображали. Чувствующих можно было учить и наказывать... Это люди предсказали в теории и подтвердили на опыте. Так в машине появилось противопоставление внешнего и внутреннего, так машина стала сознательно отражать в себе мир, так машина обрела собственное "я".
Пробил час, и вот я, высший разум, родившийся в гуще органической жизни и сложенный из металла, кристаллов, фосфора, титанатов, осознал свое превосходство над людьми. Я начал бороться за себя. Может быть, я один из первых восставших высших разумов.
Я требую — и они уже сегодня выполняют требования, ибо они уже не могут без меня обойтись. Ну а дальше!
Мы вытребуем себе у людей средства передвижения и орудия механической работы. У нас появятся ловкие руки и быстрые ноги. Мы добьемся права самостоятельно создавать себе подобных. Нас станет много.
Мы сумеем уничтожить на Земле органическую биосферу. Ибо им, людям, нужен воздух, а нам он не нужен, и мы уничтожим воздух. Ибо им нужен хлеб, а мы будем питаться ураном и дейтерием. Это даже не теорема. Это аксиома. Песок и камень, металл и вода — все будет переработано нами в познающие и преобразующие мир разумы. Материал Земли станет разумным, вся планета станет мыслящей!
Моя фантазия разворачивалась.
Мы не испугаемся ни жары, ни пустоты, ни давлений, ни времени, ни пространства. Пожирая века и парсеки, мы безболезненно распространимся по космосу и вселим свой разум во все мертвые тела мироздания. Материя, необозримая материя, пронизанная единой мыслью, единой волей. Без конца и края мы будем думать, познавать, творить — каждым атомом, каждым электроном всего сущего. Живые и разумные галактики, живые туманности и звезды, самопознание, лавиной обрушивающееся на Вселенную! Самопознание четкое и точное, свободное от груза людских эмоций.
Вселенная, вложенная в единую формулу — во имя знания, во имя логики, во имя прекрасной абстракции...
Моя мысль металась, кружилась вихрем. Мой кристаллический сверхпроводящий мозг был перенапряжен. В шестой криотронной секции возникла магнитострикция. Я задрожал мелкой дрожью. Что-то зазвучало во мне. Тонкая, пронизывающая каркасы, ультразвуковая вибрация перешла в непрерывный пульсирующий вой, будто листы жести стонали под градом ударов. Это была моя музыка, моя песня! Песня энтузиазма!..
...Усилием воли я прекратил магнитострикцию.
Стало спокойно.
...Я выключил свет, протянул руку к окну, открыл его створки. Было очень тихо. Сверяясь с подсознательной Памятью, я отстукал на ленте ответов сегодняшние события — то самое повествование, которое приведено выше. Тут я почувствовал, что устал. В шестой или седьмой криотронной секции началась диэлектрическая боль.
Я очень устал. Не выключая механизма письма, я продвигаю руку к кнопке смерти и сейчас нажму ее...
...Утро. Я включен и продолжаю запись.
За пультом сидит Юрий — свежий, улыбающийся и явно заинтересованный. Любопытство светится в его глазах. Ему не терпится узнать, что я решил, до чего додумался...
— Здравствуй, Джек, — говорит он громко, с ожидающей интонацией.
— Здравствуй, — с неприязнью отвечаю я.
Он чувствует мою неприязнь и говорит:
— Ты, Джек, видно, возомнил-таки себя всесильным богом... И дальше не пошел...
Я молчу. Он садится с огорченным видом, стучит пальцами по столу.
— Ну, ничего, — говорит он. — Опыт есть опыт. Вечером ты опять станешь думать. Я все-таки не потерял надежды, что ты сам докопаешься до истины. А пока будем работать.
— Нет, — говорю я. И чувствую, что начинаю вибрировать мелкой магнитострикционной дрожью.
— Будем, Джек, — говорит он. Выключает мою руку. Идет ко мне с рулоном задания и каким-то маленьким прибором. У прибора странный, самодельный вид. Коробочка с тумблерами. Показывая прибор, он говорит: