Сегодня, как обычно, она толкала коляску, нежась в утренних лучах. Рослая, дородная, уже не первой молодости, в застиранном белом халате и косынке, она старательно объезжала крапчатую тень, ловя ласковое тепло широким смуглым миловидным лицом. У нее никогда не было своих детей, всю жизнь она растила чужое потомство. В коляске с голубым верхом посапывал златокудрый розовый крепыш. Впереди дорожку перебежала белка и юркнула в кустарник, спугнув с гравия стайку голубей. Голуби уселись на ветви дуба, а часть полетела через парк к зданию картинной галереи, выстроенному в духе неоклассицизма.
Парк постепенно наполнялся людьми: курьеры торопились кратчайшим путем к центру, мерно поскрипывал гравий под ногами гуляющих, белые пенсионеры дремали на зеленых скамьях, сторож подбирал на острие палки клочки оберточной бумаги.
Бити Адамс катила мирно спящего ребенка по залитым светом аллеям, ища свободную скамейку «для цветных». Наконец попалась подходящая скамья. Ее излюбленные местечки были заняты, но и тут неплохо. На дальнем краю дремал какой-то мужчина. Бити уселась на другой конец, надежно затормозила коляску и откинулась на спинку, устраиваясь поудобнее на припеке. «Посижу-ка здесь полчасика, — решила она, — а там потихоньку двину к дому». Ее «дом» — это комнатенка во флигеле для слуг на заднем дворе большого бело-розового особняка рядом с парком. Комната как комната: односпальная кровать с вышитым покрывалом; старая мебель, выброшенная хозяйкой, когда купили новый гарнитур; фотография матери Бити в дешевой рамке; сельский вид на другой картинке; бутылочки с лосьонами на комоде; словом, всякая всячина, без которой и жизнь не жизнь.
Ребенок захныкал, стал тереть спросонья глазки кулачками.
— Ну, ну, ну, — Бити снова убаюкала его, подоткнула сбившееся одеяльце.
Подняв глаза, она заметила, что мужчина на другом конце скамьи наблюдает за ней.
— Малыш вас разбудил?
— Ничего. Сам не заметил, как заснул.
— На солнце разомлели, — сказала она.
— Должно быть, — он зевнул в кулак. — Простите. Всю ночь на ногах.
Он взглянул на часы. Коричневый бумажный пакет и скатанная в трубочку газета лежали у него на коленях. Сонные карие глаза похожи на мокрые медяки, верхняя губа длиннее нижней. Под левым глазом белел небольшой шрам. Изящный, прямо-таки девичий подбородок зарос за ночь. Ему могло быть и двадцать пять и сорок — определить невозможно. Дешевый, но вполне приличный коричневый костюм, бежевая сорочка с мягким воротничком, каштановый галстук. На рыжих башмаках бурый налет пыли.
— Спасибо маленькому, а то бы все на свете проспал. — В карих глазах была усталость, но под выпяченной губой ослепительно сверкнули в улыбке зубы.
Бити застенчиво улыбнулась в ответ и отвела глаза. Не в ее правилах заговаривать с незнакомцами. «Смотри не доверяй городским», — наставляла ее мать, когда Бити уезжала из деревни. Этот наказ запал в душу. Боязливость, как и сельский выговор, не исчезла с годами, несмотря на то, что пришлось с лихвой хлебнуть городской жизни. «Может, поэтому, — думала она теперь с легкой горечью, — до сих пор и не замужем».
— Каждый день здесь бываете?
Сначала ей показалось, будто он собирается назначить ей свидание, но вскоре поняла, что заговорил он из вежливости — не похож на приставалу.
— Если погода подходящая.
— Наверно, больше возитесь с ребенком, чем мать.
— Мне эта работа по душе. Его мать днем уходит, а отец вечно в разъездах — работает в торговой фирме.
— Так-то вот. Вы нянчите их детей, стираете пеленки, даете соску. А вырастут, забудут обо всем и станут смотреть на вас с презрением.
— Да, верно.
— Вы родом из деревни?
— Уже семнадцать лет, как в городе.
— А я здесь родился. — Он обвел взглядом голубей, крыши домов на горизонте, спящего на солнце старика, хрипло дышащего влажным, розовым, беззубым ртом.
— Все семнадцать лет в служанках.
— По их мнению, черные созданы лишь для того, чтобы стирать пеленки.
— Такова жизнь, не правда ли? — с сомнением сказала она, потому что сама в это не верила.
— Жизнь? А почему, собственно, мы должны так жить? Ведь мы такие же, как они, — не хуже и не лучше. — Говорил он резко, но покрасневшие от недосыпания глаза по-прежнему улыбались ей. Длинным смуглым пальцем он водил по жесткой щетине на скулах.
— Да, пожалуй. Но что поделаешь?
— Можно кое-что сделать, — сонливости его как не бывало. — Конечно, не за день и не за год. Но даже если мы не дождемся, чего хотим, все-таки нельзя сидеть сложа руки. Это дело нашей гордости, человеческого достоинства. Понимаете?