— Я должен был к вам заявиться только в понедельник, но обстоятельства изменились — знаешь, как бывает, — сказал Бейкс.
— Еще бы! — воскликнула Мария, поглаживая живот, как бы давая понять, что привыкла к разным неожиданностям. — Не беспокойся, мы тебя устроим.
Хенни выпроваживал из-за стола детишек, освобождая место для Бейкса.
— Ты будешь спать на нашей кровати, а мы с Марией ляжем с детьми.
— С ума сошел, — возразил Бейкс. — Я отлично проведу время с этими карапузами.
— У него болит рука, — сказал Хенни жене.
— Ничего, — успокоил их Бейкс, — дети меня не тронут.
— Смотри, — сказала Мария, — нам ничего не стоит уступить тебе кровать.
— Спасибо, не беспокойтесь. Речь идет всего о двух ночах.
— В таком случае, давай ужинать, — позвала хозяйка. — Как ты себя чувствуешь? Выглядишь ты неважно.
— Дайте-ка мне воды, я приму таблетку. Башка трещит, а так все в порядке.
Бейкс сел к столу, Хенни уселся напротив. Мария принесла с кухни тарелки с едой. Дети перешли в другую часть дома, в гостиную долетали их звонкие голоса. Бейкс всегда поражался плодовитости Хенни.
— Бог даст — все устроится, — рассуждал хозяин, размахивая вилкой. — Нечего тебе психовать, старина. Сколько раз полиция устраивала на дорогах засады, а я проскакивал у них под носом. Прямо перекати-поле!
— Жизнь этих ребят будет в твоих руках, — сказал Бейкс. — До первого привала, а там их примут другие люди.
— Не психуй, Бейкс, не психуй, — обнажил гнилые зубы коротышка. — Предоставь все братцу Хенни. Бог свидетель, я не хвастун, но свое дело знаю.
Он снова завращал вилкой и обвел взором заставленную комнату, коробки, чемоданы, подумал о беременности жены, о том, что она еще не раз принесет ему потомство…
— Сыграем после ужина в шашки? Знаешь, шашки — моя слабость!
XVII
Дьявольская боль пронзала тело, выламывала из плечевых суставов руки, прикованные к скобе. От побоев остались синяки и кровоподтеки — следы револьверной рукоятки. Худые голени подкашивались, в пересохшем рту был горький привкус крови. Боль распинала его, голова упала на грудь. Опухшие глаза разглядели рваный ворот рубахи, вдетую в брюки веревочку — ремень у него отняли. Сознание помутилось, но он еще жив, жив!.. Элиас потянулся, пытаясь достать ступнями до пола, но ноги будто гвоздями приколотили, и он так и остался висеть. Перед глазами поплыли серые стены, каменный пол, на нем окурок, как раздавленное насекомое. Камера пришла в движение, завращалась, точно на карусели.
Вконец измучила жажда. Он облизал шершавым языком сухие, опухшие губы и, превозмогая боль, произнес вслух:
— Думай, думай о чем-нибудь, о чем угодно!
И вот он видит себя мальчишкой. Они с дружками бегут по пыльной насыпи, машут руками мелькающим лицам в вагонных окнах. Осень. Трава еще не пожелтела, стоят ясные дни, но по вечерам уже веет прохладой, изредка моросит дождь, особенно в долине. Люди засиживаются за полночь у костров перед хижинами. Дым медленно плывет по небу, будто увлекаемый рукой волшебника. Стихает щебет птиц, и только ребятишки никак не угомонятся. Взрослые спят допоздна — работы закончились, в поле идти не надо…
Дверь камеры с грохотом распахнулась, по ступеням сбежали оба сыщика. С трудом приподняв голову, Элиас увидел их словно через волнистое стекло: искривленные, опухшие, смазанные лица. Молодой, с напомаженными волосами, молча отомкнул наручники, которыми Элиас был прикован к скобе. Сыщики и не подумали поддержать его, и Элиас как подрубленный рухнул ничком на цементный пол. Собрав силы, он оперся на ладони, скованные второй парой наручников, и кое-как умудрился сесть.
— А ну вставай, гад!
— Не могу, ноги болят, — промямлил Элиас, едва ворочая языком. От его одежды разило мочой.
— Это цветочки, скоро узнаешь, что такое боль, — пригрозил Спортсмен.
Элиаса схватили под руки и поволокли к двери, ноги висели как плети, он задыхался, шлепался, как тюфяк, о стены. Камера, куда его втолкнули, была размером с чулан, в ней стояли стол и два стула. Элиаса швырнули на стул, сыщик с блестящими волосами сел на против. Спортсмен закурил сигарету, а Молодой раскрыл лежавший на столе блокнот.
— Ну, будешь говорить? — спросил сыщик, постукивая по столу шариковой ручкой, кидая на Элиаса свирепые взгляды.
— Дайте мне воды, — выдавил из себя Элиас.
— Дерьмо! — заорал Спортсмен. — Ты не в гостинице! Будешь говорить — дадим напиться.
Молодой нетерпеливо вертел ручку, готовясь записать показания Элиаса.