Как же так случилось, что В.И. Ленин в марте 1918 года надиктовывал статью «Очередные задачи Советской власти», в которой однозначно подчеркивал: «Советская власть есть не что иное, как организационная форма диктатуры пролетариата» [128], а в действительности еще в ноябре прошлого года эта «форма диктатуры пролетариата» в одночасье переродилась в персональную диктатуру самого вождя и его приспешников, которые скопом вдруг очутились не столько вне народа, сколько над народом?
Удивительно, но ведь все это, произошедшее в 1917-ом, неким провидческим чутьем и уловил, и выразил еще в 1903 году делегат II съезда РСДРП от «Союза русских социал-демократов за границей» В.П. Махновец (Акимов). Он, когда на девятом заседании 22 июля (4 августа) шло обсуждение Устава и Программы партии, взял слово да и сказал: «…Борьба за улучшение положения пролетариата становится для партии посторонним делом и интересует ее лишь как конъюнктура, в которой она действует. Таким образом, в этом пункте программы проявилась тенденция обособить нашу партию и ее интересы от пролетариата и его интересов.
Еще ярче это проявилось в абзаце о задачах партии. Там понятия – партия и пролетариат – совершенно обособлены и противопоставлены, первая, как активно действующее коллективное лицо, второй, как пассивная среда, на которую воздействует партия» [129].
Партия почти изначально заняла сектантскую позицию, наметила курс на размежевание и на отказ от поиска компромиссов с другими течениями, и в этом, разумеется, был практический смысл. Но проблема в том, что курс этот обернулся тем, что партия превратилась в выразителя по преимуществу своих собственных интересов. И это тоже ничего, коль и это тоже естественно, если бы не все те декларации, которые большевики при этом насаждали в общественном сознании, и не та вычурная поза – «революционный авангард», которую они принимали с маниакальной настойчивостью. Впрочем, в действительности, дело обстояло еще хуже – не только партийцы, составляющие 0,27 % от всего населения России, не могли выражать интересы всей России, но и весь пролетариат – «общественный класс, который добывает средства к жизни исключительно путем продажи своего труда, а не живет за счет прибыли с какого-нибудь капитала» [130], – не мог эти интересы выражать. Просто потому что он, по крайней мере, на момент проведения II съезда РСДРП, не составлял большинства населения страны.
Согласно всеобщей переписи населения, которая была осуществлена 28 января 1897 г., «общее число лиц, показавших себя… рабочими и прислугой определяется в 9 156 080 человек» [131], что составляет 7,3 % от всего населения, численность которого на этот же год (без Финляндии) равнялась 125 680 682 чел. [132].
7% – это, конечно, не 0,27, но ведь и не большинство. И таковым оно было даже через 20 лет после проведенной переписи.
Пламенный «революционный авангард», для кого ценность исповедуемой идеи была неизмеримо выше ценности обычной человеческой жизни, на протяжении всей своей истории вел речь исключительно о диктатуре пролетариата, но никогда о диктатуре рабочего класса, или же пролетариата и крестьянства, и уж совсем никогда о диктатуре трудящихся.
Обосновывая подобный «социальный шовинизм», оправдывая сегрегацию людей по их отношению к собственности, В.И. Ленин, выступая 18 апреля (1 мая) 1905 года на III съезде РСДРП, сказал так: «Интересы пролетариата не совпадают с интересами крестьянства…» [133]. Этот же постулат он развивал и 25 (12) мая 1907 года, выступая на V съезде РСДРП: «В крестьянине живет инстинкт хозяина, – если не сегодняшнего, то завтрашнего хозяина. Этот хозяйский, собственнический инстинкт отталкивает крестьянина от пролетариата, порождает в крестьянине мечты и стремления выйти в люди, самому стать буржуа, замкнуться против всего общества на своем клочке земли, на своей, как злобно говорил Маркс, кучке навоза» [134].
Вот так: с теми, кто стремится выйти в люди, стать хозяином на своем участке земли – нам не по пути. В 1929 году этот умственный закидон отрыгнется свирепой политикой насильственной коллективизации и «раскулачивания», разграблением хозяйств, истреблением самых талантливых из крестьян.
Это ведь и об этом тоже – замечание, сделанное М. Горьким в письме Ф.В. Гладкову – педагогу, журналисту, автору известного романа «Цемент» (1925): «Вы все забываете, что большевизм и творец его Вл. Ленин – это пришло из интеллигенции» [135].
Большевизм – из интеллигенции, не из народа, не из крестьянской массы! Большевизм – даже не из марксизма, не из Маркса, а вопреки Марксу, утверждавшему: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества» [136].