В.П. Милютин, член ЦК РСДРП(б): «Тов. Милютин… полагает, что мы не готовы для нанесения первого удара. Низложить, арестовать в ближайшие дни власть мы не можем».
А.В. Шотман, член Петроградского окружного комитета РСДРП(б), (После июльских дней осуществлял связь ЦК партии с находившимися в Разливе В.И. Лениным и Г.Е. Зиновьевым): «Тов. Шотман говорит, что на городской конференции и в ПК, и в Военке настроение было гораздо более пессимистично. Доказывает, что мы не можем выступать, но должны готовиться».
Г.Е. Зиновьев: «Тов. Григорий [Зиновьев]. На подкрепления из Финляндии и Кронштадта рассчитывать не приходится. А в Питере мы не имеем уже такой силы. Кроме того, у наших врагов громадный организационный штаб. <…> Настроение на заводах теперь не таково, как было в июне. <…> Нужно пересмотреть резолюцию ЦК, если это возможно. Мы должны сказать себе прямо, что в ближайшие 5 дней мы не устраиваем восстания» [167].
Протокол заседания Центрального Комитета РСДРП (б) от 20 октября 1917 г.: «Тов. Урицкий сообщает о настроении в провинции; доказывает, что большинство делегатов в Москве высказалось против вооруженного восстания» [168].
И это за пять дней до вооруженного восстания!
А вот еще одно, уже совершенно беспартийное свидетельство – юрист, поступивший на службу в гвардейский Преображенский полк в сентябре 1917 года, как вольноопределяющийся, т. е. как доброволец – член полкового комитета С.В. Милицын о своих сослуживцах: «К политическим вопросам равнодушны. Мало их трогают и вопросы о судьбе родины. Может быть они уверены в ее безопасности. Сравнивая солдат с чиновниками, я прихожу к заключению, что они в своем равнодушии к судьбе России, совершенно одинаковы. На первом, плане свои интересы, свое корыто» [169].
Еще одна запись. Он же, там же – октябрь 1917 года: «Я вслушиваюсь в разговоры, расспрашиваю и прихожу к убеждению, что среди наших солдат почти нет сторонников большевизма. Но и за Временное Правительство они не пойдут. Имя Керенского слишком ненавистно. <…>
Переворот совершился. Преображенцы всё-таки выбежали, но участия не принимали. Так уверяли очевидцы. Пострадал из Преображенцев один только Иванов, член нашего комитета, и то не от пуль, а от матросского приклада. Оказывается, юнкера были отведены в зале нашей учебной команды, и вот, когда завоевание дворца свершилось и победа была вполне одержана, Иванов стал юнкеров группами выпускать на свободу. Об этом как-то узнали матросы, явились в казармы и побили Иванова. Преображенцы к стыду своему его не отстояли. <…> Аршанский – Витебский еврей, много в жизни скитался и терпел. <…> Он тоже того мнения, что у нас в роте большевиков нет» [170].
И, наконец, запись С.В. Милицына, сделанная в «ноябре—декабре». Разговаривая ночью, будучи в карауле, со старым швейцаром: «Невольно пришло на мысль, что я еще ни одного защитника большевизма не встретил» [171].
Вот и спрашивается: где же эти «99 процентов голосов солдат», где большинство, которое «теперь за нами»?.. И если большинства этого не было, а это более, чем очевидно, накануне государственного переворота, то откуда б оно вдруг взялось в самый день переворота? Так оно и не взялось. Именно это и показала реальность, явленная 25 октября.
«Предполагалось, – писал В.А. Антонов-Овсеенко, ответственный за захват Зимнего дворца, – начать наступление ранним утром 25-го, но выяснилось, что кронштадтцы не поспеют к утру. Начинать без них атаку Зимнего рискованно» [172].
Очень мило! А велика ль по численности была та силища ожидаемая, без которой рискованно начинать атаку против рассевшихся в здании еще необстрелянных дам, столь же малопригодных для боя юнцов-недоучек да инвалидов с капитаном на протезах во главе?
И, коль рискованно выступать против семисот осаждаемых, то не выходит ли так, что и численность осаждающих была не многим более семи сотен? Иначе, если красногвардейцев, солдат да рабочих было значительно больше семисот человек – были тысячи, то я при всем своем желании не вижу ни малейшей возможности героизировать поведение находящихся весь день около полупустого дворца, и ожидающих неких матросов. Ведь известно же, что семеро одного не ждут. Тем более что с раннего утра и весь день до глубокого вечера главный инициатор госпереворота в Смольном места себе не находил – и кричал, и писал, и требовал ареста Временного правительства. Но он-то находился в это время в хорошо охраняемом Смольном, а те, кого все его требования непосредственно касались, находились пред пустынной, зловещей площадью, соваться на которую без кронштадтцев – рискованно. Да и, давно ли, ведь именно на эту площадь 9 января 1905 года, сунувшиеся рабочие, были столь легко, тупо и беспощадно расстреляны царскими войсками?.. Вот, точно такими же людьми, как те, что сейчас затаились у дворцовых окон и за баррикадой, возведенной юнкерами из намедни привезенных дров…