Артем Белянин
В конце вечности
Глава 1. Узники леса
Утреннее солнце, отыскав брешь в кроне векового дуба, украдкой коснулось лица спящего под ним мужчины. Недовольно приоткрыв глаза, Остап поёжился от холода и с хрустом расправил затёкшую спину. Рядом сопел худощавый старик, с головой зарывшись в потёртую волчью шкуру. Неподалёку раздавалось мерзкое карканье растревоженных ворон. Мужчина, разминая шею, взглянул на спящего старика, затем перевёл взгляд на остывающие угли костра. Огонь, оберегавший дозор от хищников всю минувшую ночь, безнадёжно зачах.
Где-то на краю поляны раздался треск сухого валежника. Остап машинально достал нож. Глядя в заросли, мужчина ждал.
— Остап, это я! — послышался запыхавшийся голос из зарослей орешника. На просвет показалась тучная фигура плечистого здоровяка с прилипшими к потному лицу редкими прядями кудрявых волос. Размахивая тушкой зайца, толстяк, неуклюже цепляясь за ветки, с треском вывалился на поляну.
— Проверял силки у нор, — кряхтя, стаскивая с себя крупные репьи, деловым тоном произнёс Фома. — У нас сегодня мясо на завтрак! — вдруг оскалившись идиотской улыбкой, в которой не хватало зубов, добавил он, потрясая зайцем.
— Мясо, говоришь? — заправляя нож и нервно приглаживая бороду, сказал Остап. — Ну кормилец! Какой же молодец всё-таки! А я уж тебя ругать хотел. Проснулся, холод собачий, костёр потух, и на посту никого.
— Да! Зайцы попались! — радостно зашагав косолапой походкой через поляну, крикнул Фома. — Гляди, какие жирные! — потряхивая обмякшими тушками, добавил он.
— Ты какого чёрта ушёл?! Сучий ты сын!!! — неожиданно сменив саркастический мягкий тон, взорвался охотник. — Какой уговор был?! Тебя спрашиваю!
— Двое спят, один сторожит и присматривает за костром! — с недовольством побитой собаки взглянув на Остапа, ответил он.
— А ты что?! Жрать захотел? — сдвинув брови, закричал на толстяка Остап и носком сапога зло пихнул в его сторону погасшую головню.
— А чего, потух, что ли? — залепетал здоровяк и, бросив на траву дичь, зашаркал к кострищу.
— Да нет, что ты?! — протянул Остап. — Смотри, какой жар! Степаныч аж под шкуру с головой залез, чтобы седины не опалить.
— Вот дела, — со вздохом сказал Фома. — Только ведь дрова подбрасывал, — упав на колени и раздувая угли, виновато оправдывался он.
— Эх, Фома. Бездонная твоя утроба. Ты ведь душу продашь за куриную ногу! — откинувшись на ствол дерева, ядовито произнёс Остап.
— Дык я быстро же. Ну, отошёл по нужде, заодно дай, думаю, силки проверю, — заёрзал Фома.
— А если б волк нас задрал? — надавив на веки пальцами, со вздохом произнёс Остап. — Вот идёшь ты с зайцами наперевес, а зверьё из нас кишки тащит. Так же оправдывался бы в деревне?
— Тьфу на тебя. Что ты за человек? Почему я с тобой дружу до сих пор? — с обидой произнёс Фома. — Да мы давным-давно всех волков капканами переловили, один только твой ручной и остался. Только в толк не возьму, как он тебя до сих пор, скотину такую, не сожрёт.
— Ещё огрызаться вздумал, — недовольно буркнул Остап. — Сколько ты ещё будешь раздувать эту кучу золы! — стряхивая с рукавов пепел, спросил он.
— Остап, полно тебе брюзжать, — раздался скрипучий голос из-под собачьей шкуры.
— Ох! Доброе утро, Степаныч! — с облегчением, повернувшись к старику, произнёс раздувавший угли Фома. — Остуди ты этого скрипушника. Всю плешь мне проел, сил больше нет его слушать.
— Ты ещё и жаловаться вздумал?! — сведя смоляные брови, спросил Остап. — Иди, вон, освежуй зайца! Я сам костром займусь! Дуешь, дуешь, щёки уже растянул, и всё без толку!
Здоровяк недовольно вскочил, кинул палку, которой ковырялся в углях и, тряся пузом, направился к зайцу.
Остап отодвинул неуклюже сложенные ветки, собрал в кучу угольки, набросал сверху мох и раздул огонёк. Через пару минут по всей округе уже слышались потрескивания горящих дубовых веток.
Остап заворожено посмотрел на огонь. Неторопливо поглаживая закопчённой ладонью жёсткую бороду, охотник погрузился в пучину молчаливых раздумий.
Языки пламени отплясывали в угольно-чёрных глазах, озаряя в них проблески глубокой и трагической мысли.
— О чём призадумался, Остапушка? — подсаживаясь к костру, добродушно спросил старик.
— О детях. Вернее, о том, что не рождаются они у нас в деревне, — со вздохом, оторвавшись от огненных языков, ответил Остап. — Вымрем ведь. Все до одного. Опустеет деревня. Зарастёт, словно и не было. А я ведь уже и не помню, как звучит детский смех, Степаныч, — задумчиво вскинув бровь, добавил он. — Сколько уже Бог детей никому не даёт? Лет двадцать? Больше? — печально взглянув в морщинистое лицо Степаныча, спросил Остап.