Сон, конечно, и нынче крутой:
Рай, приемная, очередь к Богу.
Дверь открыл референт молодой
И сказал: «Посидите немного!»
Как на иглах сижу, как в тюрьме,
Поминутно роятся вопросы:
Что тут делают – нищий в чалме
Иль буддийский народишко босый?..
Тут Пророк, через стену влетев,
Снял хитон и сошел с колесницы,
И, приветствуя офисных дев,
Выпил пепси из рук ангелицы.
Наконец я увидел Его,
Как и ждал, Он промолвил солидно:
«Поднял списки Я, сверил Ф. И. О.,
Крыжик есть, но ...оплаты не видно».
Облик кроткий, а в голосе лед.
И сквозь лед отчеканилось: «Знайте!
Тыща в твердой валюте за вход
На развитие Рая... Ступайте!»
Кромку неба нашел без труда,
Разбежался и ухнул по-русски.
Хорошо – не задел провода!
И проснулся от сил перегрузки.
И – к окну. Потрясенный стою.
Мир земной не обрадовал взгляда.
Что сказать тут, коль даже в Раю
Не избегли влияния ада.
ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД
Когда громили танки Дом Советов,
Я горько пил за души всех поэтов.
И багрянел от крови сам собой
Телеэкран когда-то голубой.
Шестой канал – Ротару и «Лаванда»,
А на втором – расстрельная команда:
Грачев-паша – змеиный камуфляж,
Бурбулис – подстрекателей типаж,
И прочие искатели наград...
Зашел сосед – упертый демократ,
Я без раздумий вышвырнул соседа:
Локальный гром, негромкая победа.
И пусть ликует сам с собой один,
Зомбированный «ящиком» кретин.
А Дом горел, прицельно танки били,
При СССР их ладили в Тагиле:
Камулятивным ухнут, пробасят...
И я налил еще сто пятьдесят.
Возник Спецназ, Омон, Бейтара тени...
В столице кровь, беспамятство в Тюмени,
Россия вновь на дыбе и во мгле.
И злой прораб, кайфуюший в Кремле,
Торжествовал и всем судил удавки.
И Черномырдин – слон в посудной лавке,
Гоняя мух во рту, в герои лез,
Как лез вчера в ЦК КПСС.
Когда Немцов с Явлинским мух прогнали,
И всем Гайдарам сребреники дали,
В квартире дверь, как будто в небе кратер,
Разверзлась вдруг, явилась Богоматерь:
«Переживем, – рекла, – а пьянку брось!»
И нимб сняла, повесила на гвоздь.
В ОДНОМ УРАЛЬСКОМ ГОРОДЕ
С подозрением гляжу я на сей твердокаменный город,
Не берусь выгораживать даже работный народ.
Дружно пропили «ВИЗ»[1], «Уралмаш» промотали. И впору –
Снова песнь заводить про несчастный кирпичный завод.
Вот свой поезд дождусь, подпирая колонну вокзала,
И надолго закружит глубины пространства и лет.
И кургузый Свердлов, что не сдернут еще с пьедестала, –
На аптекарских ножках – вздохнет с облегченьем вослед.
Настроенье опять – уводите и сразу повесьте!
От одних открестился, к другим не прибился, не смог.
Вновь трамбуют асфальт на расстрельном Ипатьевском месте,
И трагедии русской все катится смертный каток.
Ну, понятно: да здравствует! – нет ни цензур, ни запретов.
Но пришла и расплата. Во мгле найти версты-пути.
И пример налицо: даже пары приличных поэтов.
Как ни тщись, в этом городе нет, с фонарем не найти...
В ШТОРМОВОМ ОКЕАНЕ
Вчерашние «ленинцы» – в рынке,
Торгуются, пена у рта.
А я к перекраске и линьке
Не годен, порода не та.
Они, словно голые в бане,
У шаек своих и корыт.
А я в штормовом океане,
Мой путь направляет бушприт.
При хватке и мстительной силе,
Разбитой страны паладин, –
Поверил я в прочность – Под килем! –
Торжественной мощи глубин.
И в небе я вижу поруку,
И к Богу иду, не беда:
С ним раньше по правую руку
Случалось сидеть иногда.
РИУ-ГРАНДИ
Штормуем. Опять навалился циклон,
Вчера утопил он несчастного грека.
Тут впору писать заявленье в ООН
И ставить вопрос о «правах человека».