На улице все так же дул ветер. Марк вздрогнул всем телом от пронизывающего предрассветного холода.
Марк приехал к себе на улицу Газан, где он жил в трехкомнатной квартире с кухней и ванной на восьмом этаже нового дома (он без труда подсчитал, что должен внести за нее последний взнос через двадцать два года и семь месяцев). Он сразу же прошел в ванную и открыл оба крана, затем принес туда маленький радиоприемник в кожаном футляре, который Дениза привезла из Нью-Йорка, и поставил его на полочку над умывальником, между кисточкой для бритья и стаканчиком для зубной щетки. Он был слегка помешан на радио. Он говорил, что в смысле шума радиоприемник полностью заменяет ему семью из четырех человек, и уверял, что подсчитал это с математической точностью. Впрочем, он приписывал холостяцкому положению большинство своих привычек. Марк полагал, что все холостяки вместо обеда едят бутерброды, ведут относительно целомудренный образ жизни и время от времени наводят порядок в своих шкафах.
Как и каждое утро, его раздражало, что ванна наполняется так медленно. Он обошел комнаты, открыл на всех окнах наружные ставни. На фоне неба уже начал вырисовываться силуэт обсерватории парка Монсури на вершине холма, а дальше, у авеню Рей, виднелась серая громада водохранилища Ван. На высоте восьмого этажа ветер дул равномерно, без порывов, и поэтому казался слабее. Когда Марк вновь закрыл все окна, он с минуту постоял неподвижно, словно прислушиваясь, но не к шуму наливающейся в ванну воды и не к рокоту автомобилей на внешних бульварах, а к тому, что происходило в нем. Он словно улавливал, как медленно и с каким трудом рождаются в его мозгу фразы: «Так вот он настал, этот день. Я ведь хотел, чтобы он поскорей настал. Но не мог же я хотеть этого, если бы ничего от него не ждал. Я и сам не знаю, чего я жду от него, но это не важно. Важно другое: я убежден, что он мне что-то принесет». Марк попытался встряхнуться, нашел сигареты, включил электрический кофейник, приготовленный для него на кухонном столе приходящей домашней работницей (контрольная лампочка, словно кошачий глаз, вспыхнула в полутьме). Но он чувствовал себя совершенно беспомощным в преддверии этого дня, словно утлая лодчонка перед надвигающейся бурей.
Вода в ванне едва не перелилась через край. Марк быстро разделся. Вода была как раз такая, как ему хотелось после этой поездки, когда он продрог на ветру, — очень горячая, немного горячее, чем при отметке «очень горячо» на регуляторе температуры. Ему нравилась и песенка, которую передавали по радио. Он отметил про себя, что сейчас ему в общем неплохо. Намыливаясь и растираясь губкой, он думал: «До вечера будет еще немало хороших минут, таких, как сейчас, или как разговор с шоферами. Раз этот день последнее, что у меня осталось, нужно, чтобы он длился как можно дольше, чтобы ни одна минута его не пропала даром». Марк подставил голову под струю. Он вдруг вспомнил, как на приеме, который Драпье дал в первые дни своего царствования, он стоял в углу гостиной с бокалом в одной руке и с папиросой в другой. Он был один.
Во всяком случае, таким он себя запомнил. Даже если бы ему доказали, что в тот вечер он разговаривал с полусотней людей, он тем не менее продолжал бы думать, что был там один. Именно в этот вечер Филипп Морнан открыл ему глаза на Драпье. Сперва Марк не хотел ему верить.
— Да ты что, Марк, с неба свалился? Пусть я отравлюсь его поганым шампанским, если его настоящая фамилия не Дроппер и он не участвовал в создании Атлантического вала.
— Кто тебе сказал?
— Ансело. Драпье ведь купил его газетенку.
— Он что, с ума сошел?
— Нет. Этот человек твердо следует своим принципам. Он всегда делает то, что считает необходимым, чтобы полностью соответствовать своему представлению о самом себе. Если в нем и есть что-нибудь удивительное, так это наивное упорство, с которым он старается как можно больше походить на капиталистическую акулу, какой она рисуется в народном воображении. Вообще говоря, он безнадежно отстал.
— Почему он изменил фамилию?
— По наивности. В данном случае это излишняя предосторожность, согласен. Но ведь он только что вернулся из Мексики. Должно быть, воображал нивесть что. Когда находишься так далеко от своей страны, вероятно многое представляется в ложном свете.
— А почему он ухватился за банк?
— Опять-таки по наивности. Существует народное убеждение в духе «Часов досуга», что крупные дела вершатся в банках, как вкусный суп варится в старых горшках.
— Вряд ли это так, — сказал Марк. — У меня сложилось впечатление, что мы будем вкладывать большие капиталы в строительство.