Дениза лежала на диване в гостиной, положив голову на руки, и, казалось, спала.
— Дорогая, — сказал он. — Маленькая…
Он заметил, что она навела порядок. Стакан и бутылка с коньяком были убраны. Револьвер Ансело лежал на письменном столе. Он не сразу сообразил, что означает этот револьвер. Он совсем забыл о нем. Должно быть, ей бог знает что пришло в голову… Он охотно забыл бы многое, почти весь этот день. Она приподнялась, опершись на локоть. У нее было усталое, помятое лицо и опухшие глаза. Она, очевидно, плакала, но он не находил, что это придает ей обаяние.
— Кажется, я соснула, — сказала она. — Я пришла, потому что ты не позвонил. Ты ведь обещал позвонить. Странно, что ты этого не сделал.
— Ничего странного, — сказал Марк. — Я тебе звонил, но тебя не было дома.
— В котором часу?
— Часов в девять.
— А после девяти ты не мог еще раз позвонить?
— Нет.
— Должно быть, уже поздно?
— Пятый час.
— Что же ты делал все это время?
— Шатался по барам.
— Один?
— Да, один.
Он закурил сигарету и пустился в объяснения: конечно, он все же не думал, что дело пойдет так быстро… Он остановился в замешательстве, не зная, что еще сказать, чтобы она поняла. Пошататься по барам было неплохое решение; ему не пришло в голову ничего лучшего.
Он начинал кривить душой, извращать истину. Через несколько дней все, что с ним случилось за эти сутки, предстанет в ложном свете, и он сам не сможет отличить правду от фальши. Он знал, что потребность смягчить горечь признаний, которые он должен был сделать себе, так и не позволит ему до конца разобраться в том, что произошло.
— Я могу понять, что тебе хотелось побыть одному, — сказала она. — Я как раз об этом думала и вполне понимала тебя. Только…
Он подошел к ней и тихонько погладил ее по голове. Она слегка вздрогнула и едва уловимым движением подалась назад.
— Что только? — спросил он.
— Ничего.
Марк пожал плечами.
— Извини меня, — сказал он и пошел в ванную комнату. Он медленно разделся и открыл душ.
Вдруг он увидел, что она стоит, прислонившись к дверному косяку, и смотрит на него.
— Почему ты не защищался? — спросила она.
Из-за шума воды он не расслышал и переспросил.
— Почему я… Что ты мелешь? Как ты смеешь говорить такие вещи? — Он закрыл душ.
— Не знаю, не знаю. У меня сложилось такое впечатление, Марк.
— Послушай, — сказал он. — Мы сейчас поговорим об этом. Но пока выйди, пожалуйста.
— Почему? Ты стесняешься?
— Нет. Чуть-чуть.
— Подожди. Дай я потру тебе спину.
— Нет, нет. Лучше бы ты вышла.
— Это только мое впечатление, и, возможно, ты сочтешь меня идиоткой, но я думаю, что ты не имел ни малейшего желания защищаться. Мне даже кажется…
— Да, по-моему, это идиотская мысль, совершенно идиотская мысль.
— Прекрасно.
— Дай мне халат.
В халате он почувствовал себя лучше, сразу почувствовал себя гораздо лучше.
— Что тебе кажется? — спросил он. — Ты думаешь, что я не защищался и даже более того… Так?
— Да. Мне кажется, что ты этого хотел. Что ты это намеренно вызвал. Ты сделал так, чтобы собрался совет. Ты не ладил с Драпье, но это могло тянуться долго. Ты мог оттягивать решительное столкновение. Всякий на твоем месте так и поступил бы. Ты ведь знаешь, что почти всего в жизни люди добиваются оттяжками. Но я поняла, что вот уже месяц или два, а пожалуй, даже с самого начала, с того дня, как Драпье пришел в банк, ты хотел с этим покончить, что инициатива исходила от тебя.
— Когда ты это поняла?
— Не знаю, не помню. А что?
— Мне было бы интересно это знать.
— Значит, ты согласен со мной?
— Нет.
Она схватила его за руки повыше кистей и, впившись в него взглядом, сказала:
— Я хотела бы знать, действительно ли можно покончить самоубийством без…
Он толкнул ее в гостиную, бормоча:
— Самоубийством, самоубийством…
— Да, — сказала она, — Драпье — это только предлог, на его месте мог бы быть всякий другой, ничего не изменилось бы, раз это был бы не Женер. В какой-то момент тебе все осточертело, и ты захотел переменить жизнь, людей, которые тебя окружают, женщину — словом, все.
— Нет, — сказал он. — Неверно, что Драпье только предлог. Это неверно и несправедливо.