В конечном счете

Совет, предоставив председателю вновь созвать его в надлежащее время, закрывает свое заседание в 10 часов 20 минут.

«Я отказываюсь от него. Вот он. Возьмите его обратно. Отнесите ему этот чек и скажите, что я не хочу его принять. Скажите ему, что я не нуждаюсь в его щедрости. Я хочу получить то, что мне причитается, и только то, что мне причитается, — трехмесячное жалованье за вычетом надбавок».

Вот что хотел бы сказать Марк. Вот что он должен был бы сказать. Он знал, что, если бы у него хватило на это воли, он вновь обрел бы душевное спокойствие и веру в себя. Но, положа руку на сердце, он не мог не признаться, что у него не хватает на это воли.

Если бы он это сказал, он имел бы право на понимающую улыбку Леньо-Ренге. Он оказался бы в числе действительно безупречных людей, людей высокой морали.

Но он не был человеком высокой морали. Он был человеком компромисса. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы стать человеком компромисса. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы подготовиться к мысли, что ему следует принять этот чек. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы научиться не быть дураком.

Но хотя могло показаться, что он обманывался на свой счет, что он нисколько не сожалел о том, что не принадлежит к людям высокой морали, и принял эти деньги как чаевые, считая это вполне естественным, те, кто так думал, глубоко заблуждались. Марк всегда был даже слишком щепетилен во всем, что касается денег. Он то преуменьшал, то преувеличивал их значение, но никогда не смотрел на них просто. Это был прочный комплекс. Здесь играли роль primo, четырнадцать тысяч четыреста двадцать восемь франков, в растрате которых когда-то обвиняли его отца, secundo, тот факт, что с ранних пор деньги для него олицетворялись Женером и его окружением. Tertio, его отношения с Женером, которые всегда имели под собою денежную почву, всегда получали денежное выражение. Играли роль и менее ясные факторы. Однажды ему сообщили, что его вызовут в следственную комиссию, которая расследовала некоторые спекуляции. Он твердо решил ничего не скрывать, по крайней мере из того, что ему достоверно известно, и не его вина, что его так и не вызвали. Таким образом, он чуть было не стал человеком высокой морали. Но когда, например, шофер такси не мог дать ему сдачи, он досадовал на свою глупость и либо говорил: «Возьмите все», либо бегал из кафе в кафе с бумажкой в руке, как будто его честь зависела от того, разменяют ли ему эту бумажку. Он не раз говорил себе, что ему нужен хороший психоаналитик.

Кристина Ламбер вошла, когда он болтал с Ле Руа. На ней было очень красивое платье — первое дорогое платье, которое она купила себе, когда поступила к Драпье и стала получать семьдесят пять тысяч франков, подумал Марк и спросил себя, надела ли она это платье для него или для того, чтобы хорошо выглядеть на заседании совета. Она сначала пожала руку Ле Руа, а когда повернулась к нему, он спокойно встал и поцеловал ее в губы.

— Черт возьми, — сказал Ле Руа, — у меня, должно быть, идиотский вид! У меня всегда в этих случаях такой идиотский вид, будто я с луны свалился. Я никогда ничего не замечаю. Оказывается, есть важные новости.

— Чертовски важные, — сказал Марк.

Кристина покраснела, и Марк нашел, что она очаровательно краснеет. Он прижал ее к себе, но она почти тут же высвободилась.

— Порицание — вот и все, чего я добилась, — сказала она.

— Я так и знал, — сказал Марк. — Я ведь вам говорил.

— Ничего, — сказал Ле Руа. — Пока вы не получили трех порицаний, не стоит беспокоиться. Увольняют только после третьего.

— Я знаю, — сказала она. — Да это и не так уж важно. Я, наверное, уйду из этого банка.

— Я тоже так думаю, — с улыбкой сказал Марк.

— Вы… Я понимаю, — проговорил Ле Руа. — Кажется, я должен пожелать счастья вам обоим?

— Да, — сказал Марк. — Вот именно.

— Желаю вам счастья, — сказал Ле Руа проникновенным тоном. — Я люблю Марка. Это звучит банально, но это правда. Я люблю его всей душой. Он прекрасный человек.

— Не трудись это доказывать, — сказал Марк. — Я думаю, она склонна тебе поверить. Она тоже прекрасная девушка. Мы оба прекрасные люди и вполне довольны друг другом.

— Да, да. Она была изумительна. По правде сказать, я не думал, что вы это сделаете.

— Она это сделала, хотя это было для нее еще труднее, чем ты думаешь.

— Я тоже хотел бы уйти.

— Я знаю, — сказал Марк.

— Мне бы следовало отослать то письмо. И заметь, я готов был это сделать! Но, черт возьми, кто это сказал, что в тот день, когда человек женится, он теряет девять десятых своего человеческого достоинства? Это ужасная глупость: если бы у меня оставалась одна десятая моего человеческого достоинства, я наверняка ушел бы отсюда. Скорбите, скорбите о тех, кого самые законные привязанности держат в аду.