Устав мучить пальцы, Федя отставляет инструмент к шкафу, удваивая его в зеркале, и ложится рядом.
– Тебе понравилось? – с надеждой на похвалу спрашивает он.
– Очень!
– Тебе кто-нибудь играл вот так?
– Нет! Никогда! Ты единственный!
Он улыбается и чмокает меня в уже запатентованное место. Мне становится скучно, словно мы давно женаты, и хочется уйти. Но сразу уходить неприлично, если вообще можно говорить о приличиях, лежа с голым урологом-музыкантом.
– Прикольную пару сегодня видела в твоей клинике, – говорю я, чтобы убить время до слов «ну мне пора».
– Мужик с бородкой с женой? – узнает Федя. – Я их не первый раз вижу. Баба какая-то задерганная, а муж – мой клиент! Скоро будет у меня.
– Откуда ты знаешь?
– Доктора всегда своих видят. Опыт. Заболевания, и даже предрасположенность к ним определенным образом отражаются на человеке. Внешний вид, походка, манеры, цвет кожи, цвет склер, да много всего. Любого врача спроси. А этот так и так придет. После Кружанского они все у меня! – смеется Федор. – Вот кто профи у нас! Мужиков он бегом ко мне, а теток – к эндокринологу, к гинекологу, к трихологу, к физиотерапевту, узи, рентген, анализы, в общем – ко всем, по кругу! Мужики хуже разводятся, ко мне и кардиологу только хорошо идут, на остальное забивают. Но тоже до поры. Полтинник стукнет, приползут со своими простатами! Ну и я своих, конечно, к нему на консультацию в обязательном порядке! Проблемы с членом первым делом на психике отражаются.
– Серьезно?
– Конечно! Это я тебе как доктор говорю! А Анатолий Абрамыч у нас умница! И клинике кассу делает, и докторам на карман налипает! Умеет работать! – восхищается голый уролог. – Крутится, правда, на трех работах. А ему деваться некуда! Жена, семья, две любовницы, квартира в кредит! Я вот смотрю на него и чего-то жениться мне еще больше не охота! Тут как хорошо, потрахались в свое удовольствие и никто никому как говорится! А гармошку, чтобы играла, надо ж смазывать… – философски замечает голый гармонист. – Ну чего, кино посмотрим про меня в Европе? – Он садится на итальянской кровати с такой надеждой в глазах, что вместо того чтобы ответить: «мне пора» я произношу:
– Ну, давай… А оно не трехсерийное?
– Нет! Всего минут двадцать где-то! – Он шустро спрыгивает с постели, демонстрируя выпуклую попу, берет на колени ноутбук, усаживается на подушках, включает.
Голубой монитор высветляет матовые плафоны люстры, которыми она смотрит свысока на происходящее в комнате. Испанский мутант, немецкий педант, итальянская двуспальная приживалка, советский сноб, мнящий себя музыкальным инструментом, голый хозяин квартиры с ноутбуком на коленях и Европой в глазах, очередная голая баба, расплодившиеся китайские тапки… Боже, что приходится освещать! – читаю я люстрины мысли. Все же, наверно, надо зарулить к психологу, но точно не к Кружанскому А.А в «Нашу клинку»….
Матрица
Ему четырнадцать.
Он стоит за шторой у черного окна, в котором фальшивым солнцем отражается шар ночника. Мать на Дне рожденья подруги. Должна приехать. Уже полвторого ночи. Все меньше света за окном. Лишь фальшивое солнце ночника висит над пустой дорогой. Он ждет.
Он всегда ждет мать в ее комнате. Она возвращается пьяная и довольная или пьяная и усталая. Целует его или трепет по голове, произнося: «Сыночка, ну зачем ты ждешь! Я же сказала, что буду поздно! Иди, ложись!» Но прежде, чем уйти к себе, он обнюхивает ее. Запах ее тела и ее духов перебит чужими духами, чужими сигаретами, чужим потом, чужим мужским парфюмом. Он тычется ей в грудь, чтобы вынюхать чужой запах весь, без остатка, но она отталкивает его: «ну что, как маленький, иди, иди…» Он чувствует, как на холке напрягается кожа. Если бы он был волчонком, встала бы дыбом шерсть.
Он ежится в холодной по сравнению с его телом постели, представляя, что все эти мужчины делали с ней, с его мамой. От этих картин у него наступает жесточайшая эрекция и он, закусив одеяло, чтобы не кричать в пустом доме, кончает в кулак. Потом он идет мыть руку мимо материной комнаты, из которой доносится пьяное сопение.
В свет фальшивого солнца над дорогой въезжает такси. Окно комнаты прямо над подъездом. Машина останавливается. Ничего не происходит. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Потом открывается пассажирская дверь и оттуда вываливается мать в мятом платье. Она нагибается еще раз за сумкой. Оправляет платье, хлопает дверью. Хлопает дверью еще раз, сильней, и, покачиваясь, входит в подъезд. Такси уезжает. Он идет открыть дверь квартиры. Мать, пьяная, бормочет на ходу: «Сына нуштотынеспишь» и, с трудом попав в проем двери своей комнаты, падает поперек дивана.