Тот же образ немца появляется и в «Огоньке». В одном из октябрьских номеров журнала был напечатан рассказ В. Катаева «Их было двое», где фигурируют два персонажа — советский летчик Вергелис (зять Катаева, один из немногих еврейских писателей, избежавших уничтожения в 1949–1953 гг.; впоследствии редактор официального журнала на идиш — «Советише Хеймланд») и сбитый им немецкий летчик Вилли Ренер. Немец соответствует новым установившимся в советской прессе стандартам: у него «тупое, жадное лицо выродка… алкоголика, садиста, психопата»; даже после катастрофы и пленения он сохраняет пьяное состояние и продолжает хвастаться своими злодеяниями. «Что я мог сказать Вилли Ренеру, этой свинье, до головокружения вонявшей водкой?»— спрашивает герой.[307] Примерно так же выглядит немец и в очерке Евгения Петрова «Военная карьера Альфонса Шоля»— «существо в ефрейторской шинели, с мозгом овцы и мордочкой хорька» (Т. 5. С. 644).
А в одном из декабрьских номеров «Огонька» был помещен своеобразный литературный монтаж. Редакция обратилась к первому роману Ремарка «На западном фронте без перемен».
Те, кто любит эту книгу, несомненно, помнят, как описаны там сцепы затишья между боями, когда всеобщее человекоубийство сменяется покоем, возможностью раздобыть пищу получше и удовлетворить самые простые человеческие потребности. Эти сцены — едва ли не лучшее, что есть в романе, но, конечно, такие грубые эпизоды не могут удовлетворить блюстителей общественных приличий, подобных тем, которые были когда-то описаны Ильфом и Петровым в фельетоне «Сованарыло». Редакция «Огонька» использовала эти сцены так. Тексту предшествовало введение, где говорилось: «Иногда спрашивают, как могло случиться, что немцы, которые когда-то считались культурными людьми, могли за восемь лет пребывания в гитлеровском свинарнике дойти до состояния скотов, поражающих весь цивилизованный мир своими омерзительными и гнусными преступлениями, своей дикостью, похабным обжорством, типичными чертами варваров? При этом забывают одно очень важное обстоятельство: германская армия всегда была зловонным рассадником бескультурья и подлости. Мы приводим ниже отрывки из романа германского писателя Ремарка «На западном фронте без перемен». Ремарк хорошо знал германскую армию, и набросанный им почти десять лет назад портрет немецкого солдата времен мировой войны удивительнейшим образом похож на гитлеровских молодчиков». Далее следовали две сцены из Ремарка и краткая концовка курсивом: «Поистине: скоты! Скотами были, скотами и остались».[308]
Когда-то Ильф и Петров гордились тем, что «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» попали в список книг, которые гитлеровцы сжигали в кострах.[309] Одним из первых в этом списке сожженных книг был роман Ремарка «На западном фронте без перемен». Знал ли редактор «Огонька» о том надругательстве над этим романом, которое было совершено в журнале? Хотелось бы думать, что это делалось без его ведома — в декабре 1941 г., как и почти во все время с начала войны, он находился на фронте.
В этой главе мы говорили о метаморфозе, происшедшей с Евгением Петровым после смерти его соавтора. Мы не имеем достаточных данных, чтобы сказать, в какой степени он сам ощущал эту метаморфозу. Но ход войны летом и осенью 1941 г. (а потом, после зимнего затишья, также весной и летом 1942 г.) должен был заставить задуматься даже «оптимиста собачьего», как именовал Петрова его соавтор. Приняв и одобрив «великолепную» внешнюю политику 1939 г., он, как мы знаем, построил на этой основе целую утопию. Конечно, незаконченный роман «Путешествие в страну коммунизма» мало кому был известен, но сам-то автор о нем помнил и должен был задуматься над тем, что он написал. Какую-то долю ответственности за свалившиеся на страну беды Евгений Петров, очевидно, принимал на себя: «Я всегда был честным мальчиком», — писал Петров, рассказывая о своей юности, о трудной и опасной работе в уголовном розыске.[310] По всей видимости, младший Катаев действительно отличался в этом отношении от старшего: Евгений был идеалистом и энтузиастом, Валентин рос циником. Вспоминая на склоне лет юность брата, В. Катаев склонен усматривать даже нечто роковое в его судьбе. Упомянув о том, как Евгений чуть было не утонул в детстве, он пишет: «С этого дня он был обречен. Ему страшно не везло. Смерть ходила за ним по пятам… Во время финской войны снаряд попал в угол дома, где он ночевал. Под Москвой он попал под минометный огонь немцев… Наконец, самолет, на котором он летел из осажденного Севастополя, уходя от «мессершмиттов», врезался в курган где-то посреди бескрайней донской степи, и он навсегда остался лежать в этой сухой, чуждой ему земле».[311]