Так примерно Петруша воображал себе отца Ивана Колотовкина. Однако воображение часто не соответствует действительности. И это мучило Петрушу Колотовкина.
Как-то он поехал к себе в деревню и поселился у старухи Ольги, которая доживала свой век в большом пятистенке. Полы были крашеные и гладкие, ни тараканов, ни клопов не водилось.
Спать он ложился на соломенной постели в летней комнате. В окошко был виден луг с ромашками, за лугом поле с овсом. На лугу ходила гнедая кобыла и ела траву, жеребенок, поднявши голову, смотрел вдаль, туда, где острыми зубьями торчал дикий лес.
Бабка Ольга часто жаловалась ему на свое нелегкое житье, на свою горькую судьбину, ее старший сын нечаянно застрелился на охоте. А может, и убили, тихо добавляла она, кто знает. А такой уж был соколик, такой соколик…
Она всякий раз начинала плакать, вспоминая сына, и у Петруши начинала трепетать душа, и ему хотелось заплакать вместе со старушкой, потому что души у них, как ни странно, видимо, были созвучны, понимали друг друга, жалели.
Старушка любила поговорить, и Петруша иногда задремывал под ее унылое бормотанье. Потом она вдруг появлялась перед ним с веревкой и серпом:
— Петрован, ты, буди, посиди дома. Я, этто, пожну травы козлухам. Пить захочешь, так цеди квасу, скиснет уж, поди, скоро. Надо допивать.
— А чего это ты меня Петрованом зовешь?
— Дак ведь маленького тебя все так кликали.
— Вот оно что.
— Ну-у, — протянула бабка Ольга. И она ушла за травой, подпираясь белой ивовой палочкой.
Потом он уехал за продуктами в город, но так, кажется, ничего и не купил, кроме связки баранок.
Было еще утро, но все уже вокруг наливалось желтым зноем. Ухабистая улица, заваленная опилками, пахла кисло. Дети шли по этой улице к реке, ехали на велосипедах по двое, а то и по трое. И Петруша тоже направился к реке, которая вся была перегорожена бонами, рвалась из них, шумела и бурлила. Течение было сильное, тело ломало, давило, выбивало из-под ног дно.
Петруша быстренько окунулся, сел на песок и закурил. Какая-то толстая женщина, сунув мочалку под лифчик, одевала ребенка. Тот старательно продевал ногу в штанину, крепко держась за шею матери. «Этот ребенок, наверное, я, — подумал Петруша. — То есть когда-то я тоже ведь был таким маленьким и беспомощным».
На берег пришли две девушки, одна светленькая, другая черноволосая. Из воды они не выходили очень долго, кувыркались, плавали, ныряли. Смуглые ловкие тела их сверкали на солнце и, видно, не знали усталости. Петруша подумал, что они, может быть, вовсе и не люди, а неутомимые великанши, бывают, наверное, такие. Наконец они вышли из воды, оделись в платья и стали похожи на обыкновенных людей. «А когда купались, то не были похожи», — отметил про себя Петруша.
Солнце садилось. Какой-то синий мальчик дрожал на берегу, синяя девочка, чуть постарше, кутала его в свое старое заношенное платье. У мальчика было старческое от колода лицо, а у девочки — лицо взрослой мамы.
— Согрелся? — выстукивала она зубами. — Ты согрелся, Петька?
Мальчик кивнул стриженой головой:
— Согрелся.
Тогда она взяла его на руки и унесла от реки, вся перегибаясь в талии от тяжелой ноши. «А может быть, это я? — опять пришло в голову Петруше. — Я тот дрожащий мальчик?»
Солнце уже совсем садилось за лесом. Пришел старик с удочкой и стал ловить рыбу, по берегу прошли две козы. Петруша обхватил колени и закрыл глаза. Солнце совсем сползло с его спины. Он вдруг почувствовал себя древним стариком и подумал, что просидит тут всю ночь, посинеет от холода и никто его не обогреет, не заберет отсюда, как того мальчика.
Петруша весь оцепенел. Оцепенел и закат, застыли без движения облака на небе, все звуки умолкли, будто уши заложило ватой. По улочке бесшумно пронесся мотоцикл.
Вдруг кто-то обнял маленького старичка Петрована за шею, будто бы Петруша стал маленьким озябшим старичком, и спину его охватило теплом чужого тела. Откуда-то сбоку заглядывали ему в лицо участливые глаза той светленькой девушки, которая давеча купалась.
— Бедный Петрованушка, как ты продрог! — сказала она.
— Совсем окоченел, — пошевелил губами Петруша, пытаясь улыбнуться. Она ж вдруг подняла его на руки и куда-то понесла.
— Что ты делаешь? Перестань, я ведь не маленький, — запротестовал он. Но его холодный нос уперся в ее теплую шею, он согрелся и успокоился, что-то вспоминая. И вспомнил. Вот так же несла его нянька, сильная и добрая женщина, ослабевшего и иссохшего после тяжелой болезни. Он ходил тогда в первый класс, но заболел воспалением легких и, как потом ему говорили, чуть не умер.