Тут подошел к ним Михеич, тогда он помирать еще не собирался. Было у него какое-то бабье лицо, не угловатое, а мягкое, вроде подушки, незначительное. Маленькие глазки его бегали, как два мышонка. Сам он вдруг улыбался, и тут же улыбка пропадала с его лица, которое, будто гармошка, то растягивалось, то сжималось.
— Здорово, мужики! — сказал Михеич и стал рассказывать, что пива наварено у него маленько, да пить вот только некому, нету нынче гостей.
— Нету никаких гостей, — сказал Володька. — А раньше…
— Перевелся теперь гость.
Умолкли. Курили да поплевывали кому куда сподручнее. Михеичу, видно, хотелось поговорить с Володькой, все-таки свежий человек в деревне, гость. Лицо у Михеича сморщилось в улыбке, и тут же разгладилось, и снова сжалось. Но Иван Данилыч позвал всех в избу, за стол, мол, в праздник положено за столом сидеть, а не калякать. Все чего-то развеселились. Веселился больше Иван Данилыч, рассказывал, что повытворял в своей жизни Михеич. А тот поддакивал, и лицо его сжималось и разжималось все быстрее.
— Расскажи-ка, Михеич, как ты воду из угла пустил. Я сам свидетель. Сидели это мы в чайной, обедали.. А Михеич вдруг говорит: «Смотрите-ка, из угла ведь вода побежала!» Бабы, какие были, подолы задрали, кто на стол полез, тонут.
— Гипноз, наверное, — недоверчиво сказал Володька.
— Ну-ка, Михеич, пусти воду из угла! — попросил Иван Данилыч.
— Могу попробовать, — усмехнулся Михеич и обратился к Володьке. — Надо ли?
— Лучше не надо. Нам тут еще воды не хватало.
Лицо Михеича разгладилось, и он сказал с тоской:
— Нету уж силы никакой, ребята.
— Это от курева, — объяснил Володька.
— Так и врачи сказывали, — покорно согласился Михеич. — Помирать вот неохота.
— Не помирай, — сказал Иван Данилыч.
— Да ведь как не умрешь, — с жалкой улыбкой сказал Михеич. — Смерть придет, ее с порога не прогонишь.
На лбу у него собрались капельки пота, он курил свой «Север» папироску за папироской.
— Поживешь еще, — не совсем уверенно сказал Иван Данилыч. — Ну-ко ты покажи нам фокус, какой у реки казал. Со стаканами-то знаешь?
— Смогу ли, ребята? Силы не те.
— Какие тут тебе силы, не дрова рубить, — отмахнулся Иван Данилыч. — Кажи давай.
Михеич взял телогрейку и накрыл ею на полу два стакана. На телогрейку положил зимнюю шапку Ивана Данилыча и скомандовал:
— Стаканы, идите под шапку!
Иван Данилыч сам убрал шапку с телогрейки, на ней лежали оба стакана. А Володька хорошо помнил, что лежали они на полу.
— Телекинез, — пробормотал он.
— Чего? — переспросил Иван Данилыч.
— Да ничего, — смутился Володька.
Раза три еще Михеич показывал фокус. Иван Данилыч от души смеялся. Было хорошо и весело им, но тут пришла жена Михеича и заругалась тихонько:
— Леший тебя по людям носит.
— Иду, — покорно сказал Михеич.
— Что за человек этот Михеич? — спросил Володька у Ивана Данилыча, когда те ушли.
— Есть у нас всякие чудаки, — усмехнулся тот, — Идем-ка мы с тобой под березу в огород.
Мужики легли в тени березы, закурили и стали смотреть на облака. Иван Данилыч вскоре задремал, положивши под голову телогрейку.
Володька тихонько оставил его и пошел за деревню. Вспоминалась прежняя жизнь, не выбросишь ее из головы.
Он спустился в овраг к студенцу. Тут прежде лепилась на склоне их баня. Теперь не осталось никаких примет: ни тропинки, ни каменницы и ни одного уголька. Голый песок, обрыв.
Он вышел из оврага и двинулся по краю обрыва. Здесь, как и прежде, росла береза.
Володька лег под ней и вспомнил, что они ребятишками любили залезать по ее стволу. Да мало ли чего когда было?
Он лежал и думал, почему для одного человека такой пустяк, как овин, баня, береза, значителен, а для другого чепуха, прах. И видно, он какой-то урод, раз эта чепуха ему дорога до слез. «Ну и пусть я урод, — подумал Володька. — Все равно люблю. И помирать буду, вспомню все это и пожалею».
Он встал, чтобы поискать земляники. Когда-то она была охоча расти тут, около березы. Пока топилась баня, он не одну горсть набирал. Теперь земляники не было, ни одного кустика. Что-то сильно изменилось в мире. Или он сам изменился? А скорее всего и то и другое…