Все это к слову сказано, а речь о другом. Однажды, то ли в субботу, то ли в воскресенье, топили баню тогда или уж истопили, приехал к пенсионерке Елисавете мужик не мужик, а в общем парень. Сам из себя рыжеват, бледноват, курит тоненькую длинную сигарету, каких в деревне отродясь никто не куривал, да поглядывает ясными глазами на людей. Но все как-то исподлобья, словно бы побаивается их, то ли стесняется. Не очень чтобы уж красавец, но и не урод.
Как вошел в избу, так и канул. Не показывается. Звали парня Викентием. Это был внук Дарьи да Ивана, которые померли оба года два назад.
Прежде Викентий тут часто бывал, а после смерти стариков впервые появился.
Пенсионерка Елисавета жила в другой половине избы, места ей хватало. Для Викентия отперли стариковскую половину, смахнули паутину, прибрались, истопили печь, свалили картошки, побеседовали, повспоминали. Пенсионерка шла к себе, а Викентий вытянулся на лавке и закурил, прислушиваясь к тишине. Но, кроме туканья своего сердца, ничего не услышал. Одиноко Викентию в пустой избе, но и на люди особенно не тянет.
Вот соберутся вечером девки в волейбол играть, позовут и Викентия, постучат в окошко:
— Пойдешь ли в волейбол играть?
— Не умею я в волейбол.
— Научим.
— Ну тогда ладно.
И поплетется вслед за девками и правда как больной — еле ноги волочит. Посмотрит на него Танька-ветлекариха и рассмеется, что аж груди затрясутся:
— Смотри-ка, Зинка, что за парень, ха-ха-ха!
И Зинка улыбнется:
— Дохлый, ни рыба ни мясо.
И мяч придет к нему, так еле-еле двигается. На самом деле — как снулая рыба, которую лениво шевелит струей. И опять за свою сигарету. Вот жених вам, пожалуйста! А жениха бы надо тут.
Конечно, Викентиев приезд в Пестрово не имел ни для кого особенного значения, ни для председателя, ни для бригадира, и никак не повлиял на жизнь пестровцев, текущую своим чередом.
Бывал он тут и прежде. Как-никак родился в Пестрове. Да и в нем ли дело?
Вот шумит, ковыляется пестровская рожь. А теперь особенно хороша. Удобрения вложили минерального. Круглов не нарадуется на эту рожь. Остановит Афиногена посреди поля, вылезет из машины и проведет рукой по усатым колосьям, будто ребенка по голове гладит. Кроткая улыбка вспорхнет на его лице, и преобразится оно. Афиноген в такие минуты любит Круглова и готов за него в огонь и в воду…
Напротив пенсионеркиного дома Ольга жила в избе и в таком возрасте, когда и старухой не назовешь и пожилой женщиной вряд ли. Все разъехались у Ольги. Одна. Да Елисавета одна. Вот и ходят в гости зимними вечерами. Чайку попьют друг у дружки, в карты поиграют или в домино.
А опять, те окна, что к реке, если в них посмотреть, там теперь Викентий и ночевал, в те окна видать был дом с колодцем. Жил там Василий с молодицей, с детями да с матерью, старой Егорихой. С ними тоже была пенсионерка Елисавета в ладу. И молоко у них брала, своей коровы не было, и дров попилить просила Василия. А тот и пилил, ничего, не отказывался никогда, бензопила своя. Угощала после работы Елисавета вкусно: водочкой и грибками маринованными.
Вот какие соседи тут были вокруг. Да еще старик Алексей. Баню топил Васькину. Котел в бане был Алексеев, хотя брат его Никодим, пока был жив, спорил сильно, де мой котел, он-де сам его купил, еще до революции. Ну, а Алексей рассказывал всем, что все врет Никодим. Котел ему, Алексею, от отца достался. Наплеваю я ему, говорит, Никодиму-то, мой котел-от. Из-за этого котла и не ходили в гости друг к другу.
А ведь надо сказать, королевский котел был. В прежние времена в нем пиво варили. А теперь воду греют для мытья.
Викентий, как увидит этот котел, так и начнет восхищаться. Висел котел на цепях, дном в каменницу вделан. И черный-пречерный, в саже весь.
— А бывали котлы еще больше? — допытывался Викентий у старухи Егорихи.
— Да ведь как! — важно отвечала она. — Прежде бывали.
— А это пивоваренный котел?
— Пивоваренный, — отвечала Егориха и пронзительно глядела на Викентия черными, все еще молодыми глазами. А тот улыбался, смотрел в каменницу и нюхал дым.
— Дак кем ты работаешь, Викентий?
— В библиотеке я, с книгами.
От Пестрова к реке вело пять дорог. Две прямые, две кривые да полевая. И еще много всяких дорог растекалось от деревни. Это были славные проселочные дороги. Вот по одной из них уходил Викентиев дед Иван с пестерем за спиной и приходил.