Викентий сидел на бревнах среди молодежи и с любопытством и страхом смотрел, как двое боролись, видимо, за первое место. Один в шляпе со смоляно-угольным лицом вцепился в горло другому. А третий ударил одного из них, но неумело, неловко. «Видимо, судья», — подумал Викентий. Девки визжали то ли от страха, то ли от острых ощущений.
Драчуны вдруг притихли, сели рядышком, обнялись, как братья, ничего, видно, не понимая и не помня. «Ничья», — машинально подумал Викентий. Ему было горько и тяжело, скорей хотелось добраться до своего дома, забыть эти дурацкие сны, весь этот какой-то ненатуральный день.
Было уже около полуночи, когда заявился шофер и все полезли в кузов.
Дождь зачастил, машина заурчала и понеслась куда-то в лес. Девки попрятались под плащи к парням и все вскрикивали да повизгивали там. Когда порывами ветра срывало легонькие плащи, он видел их разгоряченные, веселые лица. А он сидел один, чужой и никому не нужный. Никто ничего у него не спрашивал, никто ему не улыбался и не относился серьезно.
Какой-то мужик в середине кузова дико вдруг завопил, и покатился по лесу его сумасшедший хохот. Все вздрогнули.
— Тише ты, Селифонко! — цыкнули девки. — Экой дикарь.
А тот опять жутко взвизгнул и ухнул, как ночной зверь. И опять все вздрогнули. Кто-то из парней выругался.
И так вот всю дорогу кричал и хохотал и опять кричал, будто это рвалась наружу его дикая душа.
— Чокнутый, так что ты с ним сделаешь, — сказал кто-то. А Викентий подумал, что этот дикарь Селифонко ближе ему, чем они. Потому что и ему хотелось кричать и хохотать со слезами на глазах про свое одиночество, звать на помощь бабку, как тогда за рекой, чтобы она вывезла его или хотя бы пожалела.
Дождь ударил туго. Викентий вымок, продрог, протрезвел. Въехали в деревню. Он соскочил на дорогу и пошел к дому пенсионерки Елисаветы.
Тяжко было Викентию наутро. Он думал, что жить надо. Живется, не живется, худо ли хорошо, а надо. А то помрешь, закопают, да и все. Вот тебе и вся слава. Иван Данилыч не изобрел ничего, не открыл ничего, а только пахал землю да нарожал целый выводок детей. Он и есть народ. И не в попа верить ему, Викентию, а в Ивана Данилыча.
Тяжко было. Но солнце светило ярко. Облака шли по небу. И отправился Викентий к реке поймать что-нибудь на уху. И вдруг на берегу увидел Ивана Данилыча. Тот лежал в полном безделье и глядел на Викентия веселыми глазами.
— Здравствуй, Иван Данилыч! — сказал Викентий очень обрадованный.
— Здорово! — отвечал тот, добродушно улыбаясь.
— А я думал, ты умер, — недоверчиво усмехнулся Викентий.
— Я уж, парень, сколько раз собирался помирать. Много уж раз, Викентий Иваныч. Да ведь кто работать-то вместо меня будет?!
— Снятся всякие сны, — пробормотал Викентий.
— А ты меньше спи, — посоветовал Иван Данилыч. Вздохнул и посмотрел на реку, все ли там в порядке.
Лето все еще не кончалось. Бабы грабили за рекой, в деревне было пусто. Елисавета ходила за грибами, а Викентий читал книгу в огороде на меже.
Колодец Ивану Данилычу все-таки пришлось чистить. Не ходить же и в самом деле с ведрами к реке. Собрались он с топором да Никон с бензопилой. И чистят колодец, сруб новый делают. Круглов явился на машине, мимо ехал да завернул, увидя такое скопление народу посреди улицы.
Навалился на новый сруб и смотрит в колодец, живот свесил.
— Глубокий колодец-то, — наконец с уважением сказал он.
— Глубокий, — согласились мужики.
— Хрен из такого вылезешь, — добавил Иван Данилыч.
Все по очереди заглянули в колодец, и Викентий, случась тут, заглянул. У него даже закружилась голова, когда взгляд его достиг наконец какого-то тусклого блеска на дне колодца.
— Воду черпать, так все, — сказал вдруг, заводясь, Иван Данилыч. — А как чистить, так никого.
Но все промолчали на это, а Иван Данилыч опять напирает да с матюками при председателе нарочно.
— Я вот запру колодец то, к ядреной-фене, на замок!
— Кабы насос поставить в колодец, — задумчиво сказал дипломатичный Никон, тот, что с бензопилой пришел.
— Не подымет воду, глубок колодец.
— Не подымет.
И Викентий сказал:
— Не подымет, глубок колодец.
Иван Данилыч опять выругался, он-де не пустит воду черпать. Вытащил из бревна топор и пошел обедать, хотя было еще рано для обеда. Председатель уехал, Никон ушел, а Викентий направился к реке купаться, но удочку захватил на всякий случай.
Удил он рыбу за рекой на песках. День будто вздыхал, изнемогая от жары. И взялся лещ. И потянул Викентий, или Викентия потянуло. Едва вытащил, кинул в ведро, руки трясутся. Какой лещ!