У Прокопа было посеяно сколько-то жита. Как я понял из его слов, раньше он почему-то не сеял. И теперь волновался, как оно вырастет да что получится из этой затеи.
После работы он уже не ходил на грядку с табаком, не любовался им, оставил и мечты о саженцах, а ходил к своему житу, щупал колосья, приглядывался и рассуждал, не густо ли посеяно. Я бродил за ним, как собачонка, потому что ни с кем из деревенских ребят не дружил и не играл, они были чужды мне со своими заботами и мыслями. Впоследствии я привязался к соседскому пареньку Ваське. Он научил меня ездить на лошади, но это уже другая история…
Прокоп рассуждал вслух над своим житом, что солома хорошая, крышу можно покрыть, и много ли намолотишь с такого клочка, и что жать еще рано. Он радовался от души, глядя на высокую рожь, и я радовался вместе с ним, хотя и не знал отчего. Зачем мне это жито?
И вот пришла пора жать. Сжали полоску за один день, сносили снопы поближе к хате. Дядька Прокоп сказал, что будет всю ночь сторожить снопы, как бы не унес кто. Я сказал, что хочу сторожить с ним. Мы взяли две шубы и легли на снопах. Заснули поздно. Небо было усыпано крупными осенними звездами.
Я лежал на спине с открытыми глазами и думал, кто там живет на этих звездах? И для чего они сделаны? И у меня было ощущение, что никого на свете нет, только я да это небо со звездами. И холодно мне от них и одиноко. Ничего они мне не говорят и ни о чем не спрашивают.
Молчал и дядька Прокоп, погруженный в свои заботы. И вдруг начался звездопад, со всех концов неба посыпались звезды. Видал я такое и прежде. То одна, то другая прочерчивала мрак и гасла, не достигая земли.
Но эту ночь я запомнил не потому, что падали звезды, а потому, что сквозь некрепкий сон чувствовал, как дядька Прокоп несколько раз поправлял на мне шубу, укутывал меня потеплее. От этой его заботы мне вдруг стало так хорошо, что я доверчиво прижался к его теплой спине, к его драному пиджачку и спокойно уснул.
Это осталось во мне на всю жизнь. Возможно жест его был бессознательный, ну и что из того? Может быть, он укутывал меня сквозь сон, не важно. Этот случай помог мне понять, что люди могут спать спокойно, если будут заботиться друг о друге. И хотя много зла в мире, всегда найдутся такие, которые укутают озябшего и накормят голодного.
НОЧНОЙ СТОРОЖ
Как-то вдруг Петруша Колотовкин остался совсем один в этой жизни. Хотя когда-то у него было много знакомых и друзей, сослуживцы, соседи наконец. И вот он один в своей пустой комнате, слоняется из угла в угол, и все валится из рук.
Это случилось после того, как он похоронил старушку мать, которая ни на что никогда не жаловалась, ни на какие болезни, молча недомогала, а однажды утром не смогла встать с постели, не сварила ему кофе, не сказала дребезжащим голосом: «Петруша, пора ведь уже вставать, на работу опоздаешь».
Она оставила его так неожиданно, в таком недоумении, ничего не сказала, не предупредила, не посоветовала, как ему быть, что делать. Никогда он еще не бывал так застигнут врасплох, будто его поставили на краю пропасти да еще и глаза завязали. Теперь надо все думать и решать самому. А что и как думать, он не знал, не умел, так как во всем полагался на мать.
Весь мир без нее сделался несуразным, очень непростым, недоступным его пониманию, и люди, и движенья их, даже неодушевленные предметы, вроде домов на улице, облаков на небе, деревьев в парке, показались ему необычными, стали пугать его. Петруша даже думал, тут ли он живет, не перенесло ли его в какую-то другую жизнь, как вот дунет ветер, поднимет пушинку с земли и унесет ее неизвестно куда.
Он вдруг осознал, что его мать Авдотья Степановна, старая уж и некрасивая, с бородавкой около носа и с бельмом на глазу, временами нудная, отсталая, не современная, книг не читавшая, все-таки много для него значила. Она была как будто бы часть его организма, и вот он теперь лишился этой части, как лишается человек ноги или руки, хочет взять что-нибудь рукой, а ее нет, болтается пустой рукав.
Петруша, конечно, понимал, что не он первый, не он последний, все теряют близких, плачут, расстраиваются, горюют, хоронят и как-то опять живут со своим горем, со своими потерями, потому что так уж устроено в жизни. Это всеобщий закон, который выведен людьми из опыта, а не придуман умным человеком. С умным человеком можно и не согласиться, поспорить, в чем-то его убедить, а с жизнью не поспоришь, она крутая на расправу. Когда всеобщий закон коснулся его и он увидел самую суть, безжалостное нутро, то растерялся, как ребенок, попавший на дорогу с большим движением.