Наверное, сначала их бросило друг к другу, ослепило и сбило с толку физическое общение. Всякие житейские мелочи, тысячи сует и шероховатостей отступили перед этой первобытной страстью. Потом ослепление прошло, и они стали приглядываться друг к другу, подмечать всякие несуразности и нелепости, какие есть в каждом человеке. И как люди, случайно сошедшиеся под одной крышей, они не умели скрыть свое раздражение. Если бы это была настоящая любовь, то все бы могло обернуться по-другому, ибо она терпелива к недостаткам, смотрит на них с кроткой улыбкой и даже, наверное, видит в них достоинства. А тут просто ему пришла пора жениться, а ей выходить замуж. И оба вскоре устали друг от друга, в один миг все сокрушилось в крах, и они это поняли. Но все не было случая объясниться. Так и продолжали жить, затаившись, настороженно, выматывая души холодной вежливостью.
Тут, к счастью или к несчастью, Петрушу сбило машиной, когда он бежал на работу. От столкновения он почти не пострадал, его просто отбросило, как пушинку. Однако упал он как-то неудачно, неловко, ударившись головой о бетонный столб. Потом Петруша не раз удивлялся такой нелепой случайности, почему именно он ударился головой, а не плечом и не ногой, то есть любой частью тела, менее важной для человека. Сломал бы ключицу, руку или ногу, походил бы сколько надо в гипсе, и все бы обошлось. Да ведь мог бы… И Петруша усмехался, как все это наивно. Если бы да кабы…
После глухого костяного удара он провалился во тьму. Потом с удивлением увидел, что лежит на тротуаре, шапки на голове нет, портфель правда рядом. Поток машин не остановился, как будто ничего и не случилось. Да так оно и было, он лежал не на проезжей части, а на тротуаре. Мимо торопились озабоченные люди, бросая на него украдкой строгие взгляды, будто он натворил бог знает что.
— Напьются с утра и валяются, — донесся откуда-то брезгливый голос. Петруша хотел возразить, что не пьет с утра ничего, кроме чаю. Даже крепкого чаю мать ему не давала, считая, что это вредно для здоровья. И он еще хотел сказать, что сейчас встанет и пойдет на работу. Его просто немного контузило. Он вспомнил, как отец, бывало, говорил, что получил контузию в сорок третьем. Однако Петруша и не знал толком, что такое контузия.
Сколько раз он переходил здесь дорогу и теперь не нарушил правила, шел на зеленый свет, ну, может быть, чуть-чуть поторопился, но и водитель, видимо, зазевался, не успел проскочить.
Вставать Петруше почему-то не хотелось, в голове шумело, тротуар с людьми плавно покачивался, потом накренился. Прохожие ползли, как муравьи по своей тропинке. Наконец какая-то женщина наклонилась над ним и участливо спросила:
— Вам помочь?
— Ничего, я сам. Пустяки.
Он встал и направился к метро, приноравливаясь к зыбкому тротуару. Видимо, тогда им и овладело некое тупое равнодушие ко всему, даже к самому себе. Он подумал, что соприкоснулся с чем-то грозным, холодным и темным, и оно, это чудовище, всегда рядом, сторожит каждое его движенье, считает каждый вдох и выдох, и нету от него спасенья. Уж не такое ли чувство испытывал и его отец на войне? Не часть ли это той тайны, о которой ему не сказали? Что сочтен каждый его вдох и выдох в этой жизни?
Дверь ему открыла Зинаида Павловна, так как на работу он не поехал, а вернулся домой. В ее поблекших глазах мелькнул страх, когда она увидела перед собой растрепанного, истерзанного зятя с мутным взглядом и виноватой улыбкой.
— Вот упал, — сказал Петруша и развел руками, мол, он тут не виноват, каждый может упасть.
И еще говорил что-то, видимо, несуразное, он уж этого теперь не помнил, что все пустяки, люди падают другой раз на ровном месте, такая скользятина, и о чем только думают дворники. Он мучительно желал только одного, чтобы исчез страх из поблекших глаз Зинаиды Павловны, чтобы на него не обращали никакого внимания. Этот его лепет Зинаида Павловна, наверное, приняла за бред, еще больше испугалась и отступила в сторону со словами:
— Катенька, тут Петя пришел.
В общем, вызвали врача, и тот нашел у него легкое сотрясение мозга, выписал бюллетень и торопливо ушел, оставив женщин в большой тревоге. Они тихонько удалились на кухню, видимо, совещаться. Зинаида Павловна как-то вся сразу осунулась, растерялась, стала суетливой и бестолковой. Она налила себе успокоительного в маленькую рюмку, залпом выпила и развела руками, уставившись тусклым взглядом на горшок с кактусом. Потом одутловатое лицо ее сморщилось, и она заплакала, оглядываясь по сторонам в поисках носового платка. Ее поведение показалось Петруше ненатуральным, хотелось крикнуть: «Да что особенного случилось?! Перестаньте!» Потом он догадался, что Зинаида Павловна расстраивается вовсе не из-за него, а из-за себя. Он принес ей беспокойство, волнение, а ей волноваться вредно, у нее хрупкие сосуды. Она об этом не раз говорила. И ему вдруг захотелось уйти от них, встать и уйти совсем. Но он продолжал лежать на кушетке, невольно прислушиваясь к разговору.