Всех поднял на ноги: и главного механика, и завгара. Другой бы махнул рукой, ушел бы в тепло отдыхать. А он нет. И доставили ему шестерню… Всю ночь возился с металлом. И утром кран работал. Лишь потом мы узнали, что в ту ночь он отморозил пальцы…
Кран работал. Объект сдали вовремя.
Нужно, наверное, иметь удивительную человеческую совесть, чтобы ради коллектива так не жалеть себя. В чем тут дело? Наверное, в том, что человек отвечает не только за себя. Сопричастность большому, общему делу… Не в этом ли наше соприкосновение со временем?»
Когда-то, проснувшись, я бежал к реке. В ее струях плескалось солнце. Теперь, проснувшись, я тоже бежал. Бежал по каменной лестнице. Бежал к почтовому ящику. Вынимал оттуда, конечно, не солнце. И в моих руках трепетала не рыба золотистая. В моих руках — газета. Там было написано:
«…Мы уверенно вышли в космос и идем в авангарде научно-технической революции современности; мы научились строить суда, каждое из которых больше 86, построенных за первую пятилетку, создавать турбины, равные мощностью, как подсчитали любители сравнений, всей коннице Чингизхана; мы завершаем переход ко «всеобщему среднему» и стали интеллектуально самой высокоразвитой страной…»
Время. Московское время. Шаги саженьи Страны Советов. Девятая пятилетка. Первая пятилетка.
«…Сейчас… интересно мысленно вернуться к той поре созидательного энтузиазма, которая обозначена рубежами первой пятилетки», — писалось в газете. — Страницы «Правды» 1932 года… Снимок во всю ширь — в пене волн дуга Днепровской плотины — «крупнейшей гидроэлектростанции в мире»… «Урало-Кузнецкий комбинат — несокрушимый оплот на Востоке Союза». Сообщения об успехах первых автомобильных и тракторных заводов… Статья, начинающаяся с объяснения слова «комбайн», репортажи об открытии «первой троллейбусной линии в Москве», о выпуске «первой советской пишущей машинки» и «первого советского блюминга». На Чукотском полуострове, «там, где кочуют племена и народности, сохранившие в своем быту остатки родового строя», открылись первые три школы. И тут же другое сообщение: «По всему Союзу всеобщее обязательное начальное обучение введено».
Время. Время родиться. Время расти. Время сопоставлять. Время думать. 1932 год. Меня еще не было. Но был Север, белое безмолвие, где кочевали племена, сохранившие в своем быту остатки родового строя. По белому безмолвию уже шел мой отец, стараясь распутать мудрый соболиный след. Белой тишиной наслаждалась моя мать, мечтая о моих сказочных шагах. Белую сказку сказывала бабушка, стараясь согреть очаг сказочным слогом. Белую тишину нарушал камланием дедушка, стуча в божественный бубен из священной шкуры белого оленя. Криком бубна он отгонял злых духов, звал добрых. Дедушка славился своей ворожбой. Тогда это еще было славой в краю белой тишины.
Дедушка… Всегда внимательный к чужой беде, серьезный, он внушал к себе доверие. Он говорил, что имеет постоянное общение с духами, служа посредником между ними и людьми. Таежные люди верили духам больше, чем себе. От духов, казалось им, зависела не только удача в промыслах и здоровье, но и сама жизнь. В школу недавно построенной культбазы таежники не хотели отдавать своих детей. Пустовала и новая больница. Люди шли к шаманам. С малыми просьбами, с малыми делами шли к малым шаманам. Тропинки к «священным урочищам» не заросли еще травой. Там стояли капища. В капищах «сидели» идолы богов. Идолам приносили жертвы. Перед ними устраивали шумные игрища, камлания. На игрищах в селеньях чудодействовал шаман. Отец мой не успел стать коммунистом. О колхозах на Севере тогда еще только подумывали.
Камлание… На поляне среди кедров горят костры. Бегают люди. Трещит огонь. Шум голосов. Дым черной тучей тянется к небу. Небо темнеет. На кострах корчатся ветки. Отблески пляшущего пламени на ветвях могучих кедров, на задумчивых лицах людей, на глазах оленей, привязанных к стволам деревьев. Олени пугливо поглядывают по сторонам, жмутся к стволам, обдаваемые светом и дымом. Белый священный олень — главная жертва богам. У него красивые ветвистые рога, на боку метка в виде солнечного круга. Выпуклыми черными глазами он смотрит на громадный чугунный котел, висящий над костром. Над котлом струится пар тающего снега. Пар еще не пахнет мясом. Но боги жаждут мяса. Большие рты идолов еще не намазаны кровью. Но скоро хлынет кровь. Горячая, священная кровь белого оленя. И вот красавца ведут к костру. Он упирается, дико смотрит на пляску огней. Хрипит от веревки, сдавливающей шею. Гремит бубен шамана, свистят стрелы. Олень прыгает, падает на колени, снова встает. В боку его торчит стрела. Краснеет белый снег. Деревья, как идолы, стоят — не шелохнутся. В глазах оленя ужас смерти.