Долго ли шли, коротко ли шли, Мирсуснэхум говорит своим зверям:
— Сейчас разойдемся! Ты, собака, иди ищи человека. А ты, мышь, ступай, может, где найдешь кучу сухой травы, там себе сделаешь гнездо… А ты на берег реки беги, — говорит он лисице. — Увидишь мышь — убивай! Будешь убийцей мышей… А ты, соболь, в лес скачи… А ты, олень, будешь возить людей на охоту…
Звери разбежались по тайге».
С тех пор много стало в лесах Югры соболей, белок, горностаев, выдр, росомах, лис, медведей…
Даже речной бобер есть в мансийской тайге. Он так же, как тысячу лет назад, острыми зубами валит столетние сосны, строит плотины, любуется озером, которое создал своим бобровым мастерством.
Говорят: по всей великой Азии бобер почти исчез. Каким чудом сохранился он в мансийской тайге?
Может, так наказал сам Мирсуснэхум? Настанет новый век. О Мирсуснэхуме уже никто не вспомнит. А разучится ли бобер быть мастером? Не замолкнет ли охотничья песня? А может, она по-новому зазвучит?
Два соболя, два зверя, как ни стараются обогнать друг друга, никак не обгонят. (Лыжи)
Засверкали над Сосьвой яркие, как спелая морошка, звезды — рыбаки знают: рабочий класс работает. Загорелись веселые огни в домах Игрима — колхозники знают: этот свет умеет зажигать рабочий класс.
— Я рабочий! — резко скажет сухощавый, среднего роста манси. — Правильное мое имя — электрик.
Его узкое, почти черное лицо в морщинках. И руки у него черные, маслянистые: Вася работает на электростанции, в газопромысловом управлении.
Хорошо работать на машинах. Семь часов отработал — домой. Вымылся, поел — пошел в кино или в школу. Хорошо слушать учителя, плохо — писать диктант. Руки понимают машину, ум не справляется с грамматикой: трудный русский язык!
Проверит учительница тетрадку, а там ошибок! Вся страница разрисована — столько нет, наверно, на снегу следов куропачьих.
Он знает следы. И капкан на горностая правильно ставит. Если кто ошибается, то горностай, а не Вася. Вот только в школе…
— А, хватит! — скажет он с обидой. — Посмотрю, как ошибаются другие — горностаи и куропатки.
И, огорченный неудачей, он становится на лыжи.
И несут его лыжи по снежному простору. Молодые ели приветливо ему кивают и от радости роняют легкие снежинки.
«Спасибо, что вспомнил. Росли ведь в детстве вместе», — будто говорят деревья шепотом под ритмичный шорох лыж. Для хантов и манси деревья живые. Они, как и люди, думают, страдают, веселятся.
И лиственница старая к нему склонила голову, лиственница старая протянула руки: «А я тебе, внучек, приготовила подарок. Сними с моей руки глупую тетерю».
И он поет. О том, как мудрые книги не хотят оставить свой ум в его голове, а звучные слова запутывают след своих узорчатых букв.
Поет он и о счастье. Много дел у Васи. Работал когда-то он дизелистом. И в какое время работал! Тогда мало кто верил, что на Севере есть газ и нефть. И где работал! В Березове работал. На той самой буровой, которая дала первый газ Сибири. Вот какое счастье у Васи! Вот о чем поет он в песне. А какое счастье слушать тишину заснеженной Сосьвы!
Солнечный морозец целует зарумянившиеся щеки. Голубой ветерок поет в ушах. Шапка-ушанка машет мягкими крыльями. И Вася летит под гору в замерзшую в снежном блеске Сосьву.
Река оделась в песцовую шубу. Рыбам тепло. Под такой шубой разве замерзнешь? Не хватает им теперь только воздуха. Они в это время плывут к живунам — так называют на Севере незамерзающие ключи, бьющие со дна реки. К ним тянутся косяки рыб. В таких местах их можно ведрами черпать. Вася знает эти места, но не хочет использовать слабость природы. Рыба ведь не газ и не тягучая нефть. Долго ли ее вычерпать? Рыба живая. У нее, если отнимешь душу, убьешь жизнь, красоту убьешь.
Вася любит ловить рыб. Только не тогда, когда они слабые, еле-еле дышат и жизнь в них держится на волоске. Вася ловит рыб, когда они носятся по плесу, Как олени по снежному простору, когда сильными боками бьют журчащие струи, когда Сосьва стреляет звонкими всплесками. Знает манси, когда ловить рыб.