Шон Прескотт сына своего ненавидел с первого же дня рождения и сделал все, чтобы о том знал весь город. Он из Нейта мальчика для битья сделал, грушу для гнева — и все по тому же поводу: честь семьи.
Да зачем она, к чему она вообще, если мальчишек ломает вскользь и в калек превращает?
Панси на Нейтана смотрит с почти незнакомой жалостью и руку тянет, приложить к щеке.
— Я не знаю тебя, — выдыхает парень, боясь спугнуть легкое, незнакомое до этого, ощущение.
Нейтан сигарету поджигает нервным, смазанным движением (Панси едва удерживается от того, чтобы из палочки высечь искры огня); курит быстро, отрывками.
Паркинсон пожимает плечами.
— А я тебя, кажется, знаю.
И неожиданно для себя перехватывает сигарету, прижимает к губам, вдыхая обжигающий никотин. Дым заполняет легкие, сворачивается клубами.
Панси, наверное, начинает понимать, почему Хлоя курит: так легче.
Драко, ее серебряный дракон, так далеко/так давно, она ему уже ничем не поможет. Но Нейтана еще можно спасти.
— В любом случае, наркотики не выход, как бы хреново ты себя не чувствовал, ладно? Так что завязывай.
Панси поднимается и хочет уйти, но в последний момент бросает через плечо:
— Знаешь, отец моего знакомого приказал ему убить человека. Так что, может быть, твой не так уж и плох?
Нейтан молчит, глядя куда-то мимо. Паркинсон пожимает плечами и делает шаг по траве.
— Эй, подожди. Дай свой номер. Я хочу тебе позвонить.
— У меня нет телефона. Не умею им пользоваться.
Она уходит, гордо выпрямив спину, но в тайне надеется, что Нейт найдет ее и так.
========== 5. ==========
Из новых подруг Панси, конечно, больше нравится собранная звездочка Рэйчел, но как-то так получается, что она все чаще оказывается в разбитом пикапе.
Без Эмбер.
Первое время им с Хлоей разговоры заменяет дым сигарет (Паркинсон курит тоже — даже больше), который быстро заполняет салон и так же стремительно улетучивается сквозь открытые окна. Но молчать всегда просто глупо.
— Вы с Рэйчел давно знакомы? — самый нейтральный вопрос, что приходит волшебнице в голову. Она постукивает ногтями по приборной панели, но Прайс не психует, вопреки обыкновению.
— Мы пиздецки много прошли с ней. Такое, что тебе и не снилось, — она отвечает резко, даже грубо и преувеличено внимательно смотрит на дорогу.
Панси про себе смеется. Причины две. Во-первых, она это видела такое, чего девочки-магглы и в кошмарах представить себе не могли (отзвуками прошлого зелёные лучи смертельных заклинаний и отец в страшной маске).
Во-вторых, Паркинсон не дурочка: давно заметила тоскливые взгляды, случайные фразы и прикосновения — Хлоя в Рэйчел с головой утонула, Хлоя в Рэйчел влюбилась по уши.
И ревнует.
Панси свалилась на их головы вся такая экзотичная, непохожая на других, волшебница; и у Эмбер глаза засветились, в ее светлой головке закрутилось сотни идей для новых приключений и неприятностей.
А раньше самым главным была Хлоя.
— Хлоя, — тянет Паркинсон, поджигая сигарету кончиком волшебной палочки. — Я не по девочкам. Мне Нейт нравится.
Забавно смотреть, как у Прайс глаза голубые под цвет волос округляются, и выдыхать безнаказанно ей в лицо струйку дыма. Она рукой бьет по рулю и улыбается как-то глупо:
— Черт, подруга… Какого хрена ты не сказала сразу? — И тут же хмурится: — Нейт? Нейтан Пресскотт? Да ты, нахрен, с ума сошла?
Панси закатывает глаза и думает, а что бы Хлоя сказала о Драко? Ведь Нейтан по сравнению с ним тот еще цветочек.
— Он же нарик, у них ничего святого нет! — разоряется Прайс, размахивая руками и едва успевая рулить. Паркинсон судорожно пытается вспомнить заклинание срочной реанимации. — Поверь мне, я знаю, я уже видела это! Мама Рэйчел…
Хлоя обрывается, тяжело дыша, и избегает смотреть подруге в глаза.
— Миссис Эмбер? Вот уж кто не похож на наркоманку, — роняет Панси, почти уверенная, что Прайс не сдержится и выложит все: бывшая слизеринка к себе располагать умеет, если ей нужно.
А еще ей так хочется узнать тайну этих девчонок, чтобы стать совсем их, совсем как они. Чтобы они действительно стали теми лучшими подругами, каких у Панс никогда не было.
Но… что сказала бы мама?
— Миссис Эмбер Рэйчел — никто. Ее настающую мать зовут Сэра и она хуева наркоманка, — выдыхает, ломается Хлоя. Образ строгой мамы, поджимающей губы, у Паркинсон уплывает куда-то вглубь сознания.
К черту волшебников, чистую кровь и честь семьи. Пора это все за спиной оставить.
— Когда Рэйчел была маленькой, Сэра творила пиздец: доводила ее отца буквально до нервных срывов, едва не убила себя и дочь… Они ебнутая на все голову. Она сама от дочери отказалась. Но потом… — Прайс молчит долго, машину паркует около «Двух китов». — Ладно, если рассказывать, так все.
Панси чувствует, как желудок сводит от голода, но не трогается с места.
— Мистер Эмбер поступил как мудак. Сара завязала, пыталась связаться с дочерью, а он не давал. А потом… Хуевая история, если коротко, он заплатил одному уебку, чтобы тот убрал Сэру из игры. Он ввел ей дозу. Понимаешь? Она сорвалась. И исчезла навсегда.
Хлоя закрывает глаза и голову откидывает на спинку сидения: ей говорить трудно, она не привыкла с людьми откровенничать. Паркинсон это ценит, понимая от и до.
— Но Рэйч и мистер Эм…
— Она не знает. Я не рассказала ей.
Прайс закуривает; выдыхает быстро, нервно, рвано, затягивается глубоко.
— Я просто не смогла ей рассказать. Да ну нахуй. Лучше я, чем она.
Панси накрывает ладонь подруги своей, плотно сжимая пальцы. Хлоя не вырывается.
— Ты теперь не одна. Будем думать об этой хуйне вместе, — она слабо улыбается и вдруг признается: — Родители Рэйч не такое уж и говно. Мои предки людей убивали.
Хлоя смотрит удивленно, но не испуганно; она ничего не говорит, только кончики пальцев пожимает. Паркинсон ей благодарна.
========== 6. ==========
— Это как наркотик: один раз попробуешь и уже не остановишься, — Рэйчел улыбается и поглаживает кончиками пальцев цветы на предплечье у Хлои.
Панси задумчиво хмыкает и ещё раз окидывает взглядом серебристого дракона, что узкой лентой свернулся и спит на бумаге.
Мой серебряный.
У дракона глаза цвета острой стали — прожигают насквозь презрением, у дракона рисунок чешуи светится, горит пламенем. Паркинсон опускает ресницы, позволяя себе вспоминать тощего то ли мальчишку ещё, то ли уже почти мужчину — морозного, колкого; с белыми, как снег, волосами и очами-океанами (северными).
Вот только руки у него всегда были тёплыми и обнимали ласково, прятали от всего мира. Это было шестнадцать лет назад (или всего пару месяцев?), но она не забыла.
— Панс?
Волшебница стряхивает грусть, словно паутину снимает, и легкомысленно пожимает плечами: