VI. Опять в капкан.
Прошла неделя со дня моего освобождения. Я все еще не мог прийти в себя. У меня было какое-то раздвоение личности: с одной стороны, я радовался свободе и начинал приспособляться к окружающей жизни; с другой стороны, я чувствовал себя связанным с прошлым, которое тяготело надо мной и точно тянуло меня к могиле. Скверное состояние... Не успел я еще от него отделаться, как вдруг моим поручителям было объявлено от начальника гарнизона, что я должен эвакуироваться из Тюмени вместе с другими. Правда, меня не объявили арестованным, но меня намерены были отправить в Тобольск на пароходе под надзором надежной охраны. Что мне делать? Если скрыться, то подвергнешь опасности своих поручителей, если же отправиться на пароходе в Тобольск, то мне грозит опасность подвергнуться расправе или в пути, или в самом Тобольске. После некоторого колебания, я решил рискнуть своей жизнью и отправиться в путешествие вместе с белыми, с тайной надеждой при первой возможности избавиться от плена. Дочку свою я поручил одному доброму семейству, при чем это было сделано с некоторыми предосторожностями для того, чтобы ее не могли найти колчаковцы и взять ее в заложницы. Перед отправкой на пароход я успел
№ 4-5 В КРОВАВОМ ОМУТЕ 333
съездить на холерное кладбище, где был похоронен труп моей расстрелянной жены. Колчаковцы запретили хоронить труп Ольги в другом месте. Они хотели этим «опозорить» в глазах массы стойкого борца за рабочее дело!.. Но это им не удалось, и после падения колчаковщины тюменские рабочие сумели увековечить память об Ольге созданием библиотеки ее имени на одном из заводов.
О моей отправке из Тюмени стало известно очень многим, и потому возле парохода на берегу собралось немало народу. Слов было сказано мало, но в них было много чувства. Большинству казалось, что меня видят в последний раз. Зато во мне, где-то внутри, была надежда, что я выберусь из новой опасности невредимым. Пароход тронулся, и скоро Тюмень скрылась из глаз...
VII. Я снова на свободе.
Моя поездка на пароходе прошла благополучно. Я прибыл в Тобольск и поселился в здании губернской земской управы. Я, при всяком удобном случае, распространял слухи, что мне хочется уехать от тюменских краев куда-нибудь подальше, так как они слишком напоминают мне о недавнем прошлом. В действительности, я с нетерпением ждал, когда будет взята Тюмень Красной армией, чтобы чувствовать себя свободным в отношении к своим поручителям, часть из которых осталась там. Другая часть моих поручителей находилась в Тобольске, и я надеялся войти с ними в соглашение относительно моей дальнейшей судьбы. В известный момент, когда начнется эвакуация Тобольска, можно будет незаметно уклониться от дальнейшей поездки, раз не будет препятствий со стороны поручителей. Мне пришлось ждать целый месяц окончательной эвакуации Тобольска. Каждый день приходили разноречивые сведения с фронта: то красные наступают, а белые отступают, то наоборот. В газетах печаталось всякое вранье об ужасах, которые творят в пути красные: то они сжигают хлеб у крестьян, то насилуют женщин и расстреливают ни в чем неповинных стариков, у которых белые мобилизовали насильно сыновей. Среди беженцев, которых в Тобольске собралось из разных мест порядочное количество, все это вранье вначале принималось за чистую монету. Многие женщины были убеждены, что большевики издали декрет о национализации женщин от 16-летнего чуть не до 70-летнего возраста. В белогвардейских газетах об этом воображаемом декрете печатались целые статьи, с целью внушить населению ужас перед Советской властью. Но скоро сама белогвардейская власть на фактах показала, что все, что она писала о красных, целиком относится к ней. Правда, она не издала декрета о национализации женщин, но она, зато и не принимала никаких мер против изнасилования их офицерами и солдатами не только в деревнях, но и в самом Тобольске. Она признавала в принципе неприкосновенность частной собственности, но это не мешало ей и ее агентам (особенно милиции) во время эвакуации ходить по частным квартирам и отбирать самые ценные вещи у самых мирных обывателей под предлогом, что скоро-де придут большевики и все равно реквизируют или конфискуют эти вещи. Баржи, на глазах обывателей, нагружались их вещами и отправлялись по направлению в Томск. У обывателей отбирались запасы муки, а им говорили в утешение, что «мы (белые) скоро возвратимся обратно и возместим вас с лихвой». Отобранную муку, впрочем, не всегда отправляли дальше на баржах. В последний день эвакуации Тобольска власти