Кичикбегим внимательным взглядом окинула дерево, но просить у него ничего не стала. Судьба распростерла над ней черные свои крылья, навсегда преградив дорогу к счастью, — о чем же она может просить? Девушка даже не подошла к пиру, повернулась и ушла в лес.
Ты очами не играй
И плечами не играй,
Как стрелой, играешь мной -
Шлешь меня из края в край[22].
Эхо вторило ей, разнося песенку по горам, Мамед–бек слушал голос девушки, и сладкая мука терзала его сердце. Обмирая, краснея от стыда, пошел туда, где звучал этот голос. Кичикбегим сидела над родником с веткой в руках; один за другим обрывала она листочки и роняла их в воду… Заслышав треск ветвей, девушка обернулась. Мамед–бек остановился, опустив глаза, румянец заливал его щеки.
— Иди сюда! — позвала его Кичикбегим, — мне надо что–то сказать тебе.
Юноша послушно приблизился и остановился подле нее, положив руку на рукоятку кинжала, не смея поднять глаза.
— Садись!
Мамед–бек сел.
— Значит, ты очень любишь свою амикызы!
Юноша молчал. Кичикбегим повернулась к нему, обхватила руками за шею и горячими страстными, отчаянными поцелуями стала осыпать губы, щеки, глаза, лоб, волосы…
Когда юноша пришел в себя и снова мог видеть и слышать, он увидел, что Кичикбегим плачет. Мамед–бек молчал, потрясенный, не зная, как помочь ее горю, как унять ее слезы…
Наплакавшись вдоволь, девушка утерла слезы шелковым носовым платком и протянула его Мамед–беку.
— Возьми. Как вспомнишь меня, прижми его к сердцу… А теперь уходи! Я умоюсь и тоже приду.
Юноша поднялся, хотел уже идти, но Кичикбегим окликнула его:
— Смотри же: никому ни слова!
Она окинула его печальным, полным тоски взглядом.
— Поцелуй вот сюда и иди! — Кичикбегим пальцем дотронулась до щеки.
Мамед–бек несмело наклонился, робкий поцелуй коснулся девичьей щеки…
Как только юноша скрылся в кустах, Кичикбегим, прикрыв ладонью ухо, снова запела тонким, за душу хватающим голосом:
11
По случаю большого праздника — замужества дочери — Ибрагим–хана просили помиловать Сафара. Хан не сразу принял решение. Простить разбойника, известного по всему ханству, значило бы проявить слабость, подорвать свой престиж. А ответить отказом — значит нанести обиду дочери и огорчить ее в час разлуки. Не зная на что решиться, Ибрагим–хан решил поискать третьего пути. Наконец решение пришло: простить и тотчас же послать Сафара на опасное, безнадежное дело — просьба дочери будет уважена, а от гачага он избавится навсегда.
У кубинского Фатали–хана были два скакуна: Гамер и Шахбаз, слава об этих конях гремела по всему Кавказу, Фатали–хан безмерно гордился знаменитыми жеребцами и уверял, что не променяет бесценных скакунов на всех коней Карабаха. Ибрагим–хан, с давних времен враждовавший с Фатали–ханом, завидовал ему черной завистью. И вот выдался удобный случай: он пошлет этого парня выкрасть скакунов: сумеет — его счастье, хан простит его, даруя свою благостыню.
Вагиф рассказал Кязыму, какое хан поставил условие. Тот опечалился — выходит, сторговал рыбу, а та в реке, — однако никому ничего не сказал. «Что будет, то и будет, — решил Кязым, — от судьбы не уйдешь». И на том успокоился.
Была пятница. Кязым полол грядки во дворе. Вдруг отворилась калитка и вошел парень, тот самый, в черных обмотках. Сегодня он был принаряжен, шаровары его шуршали при ходьбе — не иначе, как их опускали на ночь в темный колодец, — парень, видать, еще с вечера готовился наведаться в их дом.
Кязым встретил свата приветливо. Расстелил под тутовым деревом палас, усадил гостя.
— Ну, что у вас нового? — с веселой усмешкой осведомился парень. — Люди толкуют, будто хан на радостях арестованных из тюрьмы выпустил?
— Это так, выпустил. И Сафара решил помиловать.
Парень просветлел.
— Только… Только хан решил поручить ему одно дело…
— Дело? — парень нахмурился. — Какое еще дело?
— У кубинского хана два жеребца есть, бесценные кони. Вот их добыть приказал.
Кязым стал подробно толковать гостю про коней, а сам украдкой поглядывал на него — вроде не больно–то горюет.
— Ну, что это за дело! — парень беззаботно махнул рукой. — Такое Сафару — раз плюнуть! Приведет хану жеребцов!