Невозмутимость Вагифа в какой–то мере передалась хану; он помолчал немного, подумал и сказал невесело, но спокойно:
— Под влиянием покойного наместника и благодаря огромной силе, которой тот располагал, Фатали–хан долгое время держал себя в узде. Как бы он теперь голову не поднял!..
— Да, сейчас у Фатали–хана дела пойдут несколько иначе.
Вагиф прекрасно сознавал, сколь серьезно создавшееся положение, и все–таки голос его был ровен и бесстрастен.
— Четыре года тому назад в Дербент были призваны русские войска. Но тогда в Табасаране и Казыкумуке шла междоусобица. Теперь же…
— А что теперь?! — прервал его Ибрагим–хан. — Разве тот, кто призвал русские войска четыре года назад, не может сделать того же сейчас?!
— Эта мысль мне тоже пришла в голову, — ответил Вагиф, — но я сомневаюсь, смогут ли русские войска прибыть теперь. Вашей милости известно: прийти–то они тогда пришли, но не задержались, значит была причина. Екатерина заключила мир с турками, и Фатали–хан не может не знать, как это влияет на наши дела.
Долго продолжалась беседа. Наконец решено было принять некоторые меры. Мамедгасан и Мирза Али–мамед должны были отправиться на Аракc, Ибрагим–хан и Вагиф — на Куру: надо было незамедлительно проверить состояние войск, наличие продовольствия и фуража.
Облегченно вздохнув, хан благодарно посмотрел на Вагифа и затянулся — весело забулькала вода в эмалевом кальяне…
Покурив, хан кликнул нукера:
— Прими! — он взглядом указал на кальян.
Нукер осторожно взял кальян, понес к выходу. В дверях показалась Шахниса–ханум.
— А! — шутливо протянула она, — опять ашуг что–то хану нашептывает!
Вагиф поднялся, уступил место ханше. Та села, тяжело отдуваясь.
— Значит, траур решили продлить? — женщина усмехнулась и, сразу вдруг помрачнев, спросила встревоженно: — Ахунд, а как там бейлербей, ничего?
— Если не ввяжется в драку…
Шахниса–ханум тяжело вздохнула, глаза ее наполнились слезами.
— Что будет, то и будет, — сказала она, теребя свой рукав, — на все воля аллаха!
Ибрагим–хан сидел, устремив взгляд в открытое окно, думал о чем–то. Ему видна была западная часть города, мазанки махаллы кочерли, темные кровли, дым, вьющийся над отверстиями в крышах… Женщины сушили кизяк, ребятишки стреляли в цель, несколько парней в коротких штанах состязались в метании палиц…
Направо, возле крепостной башни упражнялись с пушкой бомбардиры — все они были из рода Джаванширов; смотреть на пушкарей было приятно, и лицо хана на секунду просветлело… Выше, за крепостью, вздымались поросшие кустарниками скалы, над ними — хмурое, все в густых облаках небо…
— Ахунд! — сказал хан, отрывая взор от невеселой картины. — Надо обо всем сообщить Ираклию, пусть будет в готовности. Ты напиши ему.
— Письмо уже готово! Я вчера написал. Когда пошлете гонца?
— Немедленно! Время терять нельзя. Утром сразу и отправим! Что там ни говори, а с Фатали–ханом ухо надо держать востро! — И добавил, подумав: — Омар–хану тоже напиши, пусть и он подготовится на всякий случай.
— Будет сделано! — коротко ответил Вагиф. Взглянул хану в лицо, хотел что–то добавить, но промолчал.
«Не стоит пока, сразу все объяснить трудно».
18
Вагиф сидел перед изукрашенным резьбой зеркалом. Предстояло высушить хну, которую приглашенный на дом цирюльник положил ему на бороду.
— Давай мастер, начинай, — попросил Вагиф, — мне надо спешить!
Цирюльник нацепил ему на грудь красный передник и стал смачивать голову. Как все цирюльники на свете, он был человек словоохотливый, но пока еще помалкивал, не находя повода развязать язык. Потом, видно, решил, что для начала годится хна.
— Вот, ахунд, — заговорил он, — хна–то как вздорожала!.. Не думает хан принять меры? — Не прекращая смачивать Вагифу голову, цирюльник наклонился и заглянул ему в лицо. Вагиф отмолчался. Тогда брадобрей решил зайти с другой стороны.
— Сказать по правде, хоть она и дорога, да денег своих стоит! Прекрасная это вещь — хна, человек словно заново родится!..
Вагиф опять ничего не ответил. Цирюльник достал из футляра широкую бритву, принялся за бритье. Несколько раз рука у него дрогнула, и он порезал Вагифу голову. Когда он прикладывал к порезанным местам конец фартука, Вагиф вздрогнул, но и на этот раз промолчал. А брадобрею и кровь — повод для болтовни.
— Вот, порежешь, всегда кровь течет! Отцы наши говорили, это к добру!
Вагиф вынес все молча, терпеливо выслушал все изречения своего мучителя. Покончив, наконец, с бородой и усами Вагифа, цирюльник снял с него фартук и направился к двери. Но тут его осенило, он решил изречь еще несколько истин. Вагиф встал, вынул из кошелька несколько монет и, передавая их цирюльнику, сказал: