Хан умолк, занялся кальяном. Потом вдруг вынул изо рта мундштук. Рука его задрожала, дрогнул подбородок.
— Агасы! Немедленно отправь в Дызак три сотни конников! Схватить этого собачьего сына Ису и повесить! Не затем я его старшиной поставил, чтоб он смуту чинил! Дом, хозяйство — все сравнять с землей! Чтобы камня на камне не осталось.
— Будет исполнено! — и, пятясь задом, Агасы–бек поспешно вышел из комнаты.
Джумшуд побледнел: нет ничего мучительнее, чем остаться наедине с разгневанным повелителем. К счастью, хан отпустил его…
— Можешь идти, — сказал он. И когда Джумшуд поднялся, добавил несколько мягче: — Иди и скажи своим армянам, чтоб получше ворочали мозгами! Пусть по одежке протягивают ножки!
Джумшуд вышел на веранду; только тут смог он, наконец, вздохнуть свободно.
Оставшись один, Ибрагим–хан долго не находил себе места: то вставал, то садился, скрестив ноги, то становился на колени, то, расправив тюфячок, снова скрещивал ноги. Нукер, стоявший у дверей, вдруг кашлянул. Хан обернулся, смерил его удивленным взглядом.
— Другого места не нашел кашлять?! Иди, позови Шахмамеда!
Тот побелел, услышав это имя, и бросился перед ханом на колени.
— Смилуйся, милосердный хан! Прости меня! Отпусти мне мою вину!
Хан недоуменно смотрел на распростертого перед ним на ковре слугу. Тот, рыдая, продолжал умолять о пощаде.
— Тьфу, дурень! — хан усмехнулся. — Шахмамед мне совсем для другого надобен!
Нукер поднял голову, взглянул на хана, еще не веря в спасение…
— Да буду я жертвой твоей! — радостно воскликнул он и исчез.
Вскоре явился Шахмамед. Гримаса отвращения исказила лицо Ибрагим–хана. Хан морщился всякий раз, когда видел этого до безобразия некрасивого человека.
— Дошло до меня, — начал хан, — что твой братец опять проявил геройство?
Зная, о чем идет речь, Шахмамед, мгновенно вспотев от стыда, молча опустил голову.
Вошел Вагиф. Он сразу оценил положение.
— О Ханмамеде речь? — спросил он непринужденно. — Да, хоть он и старинный мой приятель, а прямо нужно сказать — трусоват!
— Ты иди теперь, — сухо сказал хан Шахмамеду, — и прикажи, чтоб позвали твоего брата.
Шахмамед согнулся в поклоне, вышел.
— Ну вот, ахунд, ты всегда твердишь — добром, добром!.. — хан обернулся к Вагифу, и лицо его приняло жестокое выражение. — А армяне опять бунтуют. Один перерезал дорогу на Баллыдже, грабит всех подряд, другого в гачаги потянуло!.. Осмеливается выступать против самого хана!
— Это все мелики орудуют… — задумчиво произнес Вагиф. — Они народ баламутят, от дела людей отбивают. Думают, армяне по их слову сразу так и подымутся против нас!.. Не могут уразуметь, что несбыточное это дело!..
Хан сообщил, что послал в Дызак карателей…
— Что делать! — огорченно сказал поэт. — Значит, у вас не оставалось иного средства…
Они замолчали. Вдруг дверь распахнулась, и в ханские покои вбежала беленькая светлоглазая девчушка лет шести. Она подбежала к хану и замерла, прижавшись к его груди. За дверью послышался женский шепот: женщина о чем–то просила нукера, стоявшего у дверей; тот вошел в комнату и направился к ребенку — увести.
— Постой, — сказал Вагиф, ласково глядя на малышку. — Пусть побудет с нами. — А ну–ка, Агабегим–ага, иди к дяде! Иди, иди!
Девочка весело поглядывала на Вагифа, обнимая ручонкой отцовскую шею.
— А знаешь, дядя, — сказал хан, — целуя русую головку, — моя дочка тоже стихи знает!
Агабегим–ага, застыдившись, прижалась к отцовской груди.
— Ну, что ж, пусть почитает, послушаем! — ласково сказал Вагиф. — Только она, наверное, не знает!..
— Нет, знаю! — девочка недовольно взглянула на Вагифа.
— Тогда читай! — сказал хан и что–то прошептал дочке на ухо. Та выпрямилась и, глядя на оконную решетку, начала смело звонким, чистым голосом:
Прелестный ребенок читал прекрасные стихи, созданные народом для детей.
— Молодец! Ты просто молодец!