Но довольно об этом. Я категорически возражаю тем, кто пытается подменить моральную ответственность Солженицына за его поступки материальной ответственностью, в какой бы цифре она ни выражалась — в 10 тысячах долларов или в половине его состояния. Я возражаю как Медведеву, так и Владимирову, возражаю всем и каждому, кто полагает, что семейная трагедия Солженицына и Решетовской, Глеба и Нади Нержиных — так мы названы в романе «В круге первом» — может быть разрешена торговой сделкой. Никакими миллионами не компенсировать потери веры в человека. Мне выпала горькая доля через самого Солженицына познать, что такое ложь и насилие. А ведь ложь и насилие он провозгласил «величайшим злом в мире» в своей нобелевской лекции.
Медведев дважды дает понять, что я — «нереальная жена» Солженицына. Реальной он считает Светлову, о знакомстве с которой мужа я узнала лишь за три с половиной месяца до рождения их ребенка. И теперь псевдодрузья Солженицына, как и он сам, идут против совести, пытаясь предать забвению, затоптать нашу совместную нелегкую жизнь. Жизнь длиною в четверть века, где была война, опасности, где мы теряли и находили друг друга, где была тюрьма, свидания через решетку и, наконец, долгий период, проведенный бок о бок, когда всё в нашей семье было поставлено на службу ему и его работе, когда я помогала ему во всём. Я вела его секретарское хозяйство, подбирала корреспонденцию, интервьюировала людей для его книг, печатала рукописи. Я настолько ушла в его работу, прониклась его интересами, что в 1969 году оставила должность доцента в институте — с согласия Солженицына.
Как он оценил всё это, видно из четырехчасового интервью американскому корреспонденту, где он вспомнил бабушку, дедушку, мать, отца, жену Наталью Дмитриевну Светлову и «светловолосого сына Ермолая». А нашей жизни не было? Четверть века перечеркнуты разом.
Один из персонажей «Августа Четырнадцатого», некий Варсонофьев учит: «Мы всего-то и позваны усовершенствовать строй своей души». А как же с совершенствованием души самого автора «Августа Четырнадцатого»? Ведь у него образовались гигантские «ножницы» между социально-литературным планом правдоискателя и ложью в личной жизни.
Он называет гласность условием здоровья всякого общества, а от меня требует умолчания в ответ на клевету и не пресекает её сам. Он ратует в защиту русской православной церкви от государства, а поступает далеко не как христианин. Он скорбит о том, что, посадив человека в тюрьму, о нем забывают, а сам бросает в пустоту одинокой старости человека, которому писал: «Ты спасла мне жизнь и больше, чем жизнь».
Когда же через неделю после его Нобелевского лауреатства я наложила на себя руки, и меня разбудили лишь через двое суток, его друзья, стараясь спасти его репутацию, придали трагедии комедийный характер. Сорок дней назад отчасти из-за этой истории ушла из жизни раньше времени моя мама. Сейчас на моих руках две тети-старушки, 95 и 84 лет — те самые, кто регулярно высылал Солженицыну посылки в самые тяжелые годы его заключения.
В унисон с западной прессой Медведев дает понять, что решение Верховного Суда РСФСР, отказавшего Солженицыну в разводе, — некая уловка властей, «беспрецедентный случай». Истина, однако, в том, что на бракоразводном процессе я оказалась как бы ответчицей за его грехи. Я сопротивлялась юридическому насилию судебного развода, которое муж подкреплял очернительством моего имени. После того, как Солженицын лично обратился в Верховный Суд, изложила свои аргументы там и я. Я считаю, что советский суд оказался гуманнее Солженицына, бравировавшего на процессе супружеской неверностью. Ведь аморальные поступки не могут облегчить, а лишь отягощают положение того, кто их совершил.
Один из советских литераторов закончил свою рецензию на «Один день Ивана Денисовича» словами великого русского критика Белинского: «В наше время преклонят колено только перед тем художником, жизнь которого есть лучший комментарий его творения…» Эти же слова взяты эпиграфом к сборнику статей и документов о Солженицыне, вышедшему на Западе в 1970 году. Увы, в таком комментарии этот человек предстает далеко не правдолюбцем.
Солженицын взял с собой, как скрупулезно запомнил Медведев, большой старинный письменный стол — подарок одного из читателей. Но Александру Исаевичу Солженицыну еще предстоит начать жить, да и писать за этим столом по правде. Пока же он превратил свою жизнь в шахматную партию, где играет сразу и за белых, и за черных.